Оля Маркович - Откуп

Иллюстратор Оля Маркович

Корректор Елена Кулыгина

© Оля Маркович, 2022

© Оля Маркович, иллюстрации, 2022

ISBN 978-5-0056-0479-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Хруст запеченной травы, ощущение щекотки, иногда боли, но приятной, в особенности если бежать быстро-быстро, не пытаясь беречь ноги. На верхушке холма, выжженного солнцем, мы запускали самодельного змея. Он плохо взмывал в воздух. Только набрав высоту, обрушивался вниз, не подхваченный порывами ветра. Я расстраивался больше других, так как сам мастерил кайт. Закончив попытки, мы шли в тенистые низины, спрятанные под сбитыми в ряд яблоньками посадок, бросали на землю фланелевое одеяло в мелкую клетку, падали на него усталые и счастливые и смотрели на сиреневое небо, сквозь черную против света листву. Мама раскидывала руки, а мы упирались макушками ей под мышки, чувствовали тонкий аромат ее пота, прижимались сильнее, несмотря на жару и влажность наших тел. Она брала с собой печенье и молоко. Мы жадно пили его, а мама рассказывала страшилки из детства.

– Знаете про удивительную силу вашего напитка?

Мы отрицательно качали головами.

– Однажды девочка, как мы, гуляла по полю, прилегла и заснула. Рот у нее приоткрылся, и туда заползла змейка.

– Мама, фу-у-у! – закричала Светка.

– Да-да, заползла и стала жить внутри, а девочка чахла на глазах, и никто не понимал, почему. – Голос у мамы, в такие моменты, становился таинственным.

– Мам, ну не надо! – Светка закрывала глаза и уши со страха.

– Рассказывай, ма, – настаивал я. – Что дальше?

– Одна умная бабка догадалась, в чем дело, и решила змейку выманить. Когда девочка легла спать, поставила та стакан молока около кровати. Змейка вылезла его попить, а бабка ее хвать и вытащила.

– Я теперь никогда не смогу пить молоко, – побледнела Светка. А мама рассмеялась, вскочила на ноги и устремилась вниз, к реке.

– Мама, мам, подожди, подожди нас, – скакали мы за ней, как горные козлята, поднимая высоко острые коленки.

– Догоняйте, – кричала она.

И мы бежали, а небо бежало с нами наперегонки. Это было заметно по облакам. Чем быстрее я летел с горы, тем быстрее они нагоняли нас. Когда я останавливался, небо тоже останавливалось. И наблюдало. Теперь такого не бывает. Наверное, потому что ко всему привыкаешь. К снегопаду, ветру, ливню, весне. Вот и к небу, я тоже привык.

Достигнув берега, мама трогала пальцами ног воду, вскрикивала: – Холодная! – а потом, кидалась туда вся целиком, в легком платье, не раздеваясь. Я забегал вслед за ней, жмурился, задержав дыхание. При сильной жаре вода в реке оставалась студеной.

Светка торчала на берегу и ныла. Девчонка.

– Папа будет ругаться если узнает! – причитала она.

– А откуда он узнает? – подозрительно прищуривалась мама.

– По одежде мокрой. – Светка, в такие моменты, казалась маленькой старушкой.

– Он только завтра приедет. Все высохнет! Давай к нам! И чего плохого в наших купаниях?

– Можно заболеть, – отвечала Света тихо.

Она не осмеливалась зайти в воду и напряженно глядела на нас, конечно, завидуя. Мы, вдоволь наплескавшись, вылезали на берег, и мама, ни секунды не думая, укладывалась на рыжий песок, чтобы обсохнуть.

– Платье испачкается, – стонала Светка. – А мама, она, кажется, и хотела испачкаться. Смотря одним, только ей, присущим выражением, полном нежной тоски, она отвечала:

– Если бояться испачкаться, можно и не жить.

А я на правах младшего с удовольствием обмазывал себя глиной и гонялся за нашей чистюлей, она верещала, а мама хохотала.

Какой это был хороший смех.

Познакомились Вадим с Валеркой в армии неоперившимися зябликами. Сошлись по первости, деля соседские койки в казарме, а сцепились накрепко вследствие одного тягостного происшествия.

Был в их части паренек, которого все шпыняли. Если уж выпала кому роль мальчика для битья, ничего с этим не поделаешь. Сами приятели его не трогали. Валера подбадривал, в основном тет-а-тет. Прилюдно лучше было держаться подальше. Сегодня встал на сторону изгоя, а завтра сам драишь толчок зубной щеткой.

Раз сидели товарищи в солдатской спальне. Играли в самопальные карты на спички. Помимо них было в казарме еще пара человек, как этот затравленный пацан ворвался с оружием и выстрелил в упор в двух мальчишек, что находились к нему ближе. Те замертво. Солдатик огонь закрыл и затрясся весь, понял, что натворил. Приставил себе ствол под подбородок. Всего его дрожь бьет, а он орет: «Я себя убью, убью». Потом замешкался. Не хотелось, видно, солдатику умирать, и начал он думать, что дальше. Решил, сумеет бежать или еще что, и давай вертеть автоматом в разные стороны. Переводить его с Вади на Валерку. Прицеливаться. Те руки подняли, замерли на своих местах. Остановил он дуло на Валерке и медлит. Размышляет. С самого в три ручья течет, лицо исказилось, стало посторонним, неузнаваемым. Пропало с него выражение безвольного смирения, за которое и пристало к нему то жестокое обращение.

Валерка закрыл глаза, страшно ему стало. А Вадя привстал с койки с поднятыми руками и говорит вооруженному ясно так, не громко и не тихо:

– Ты лучше в меня стреляй, нас в семье трое детей, а Валерка один у матери. У самого есть братья, сестры? – говорил он спокойно, как о чем-то обыденном, и стоял перед нападающим так, будто они в очереди за квасом погоду обсуждают, а не смертоубийство. Солдатик перевел тогда ствол на Вадю:

– Как скажешь, – говорит. – Мне уже терять нечего, могу и с тебя начать, только его я все равно застрелю.

Тут нападающего и скрутили. Вадя время выиграл и обоих спас. Валерка не мог понять, как друг на такое решился, ведь солдатик мог и пальнуть в него первого. А Вадя отвечал: «Если б он хотел пальнуть, то пальнул бы во всех, кто там был, без разбора. А он не хотел. Он хотел, чтоб его уговорили этого не делать», а еще Вадя понимал, что с минуты на минуту к ним прибегут на выручку, на звуки стрельбы.

Так и повелось у них с их восемнадцати до сорока семи лет, все горести и радости вместе. Отслужили, отучились, поженились, наладили бизнес. Бизнес у них вышел неплохой. Валеркин папа на первых порах помог финансово, благо, имел возможности. Занялись бетоном, стелили асфальт. Потихоньку-полегоньку, а стали у них появляться связи и объекты побольше, дела шли в гору. Были и свои традиции, например, банька. В бане хорошо отдохнуть душой и телом, дела обсудить. В этот раз собрались они без представительниц прекрасного пола и самой нужной профессии, потому что взяли с собой семнадцатилетнего сына Валерки, Алёшу. Алёша, конечно, тот еще банщик. Мог при нормальном жаре высидеть минут шесть и сразу, малахольный, выбегал в предбанник подышать. Отец посмеивался, но считал, что надо парня приучать к нормальным мужицким радостям. Оставшись одни, как Алёша в очередной раз выскочил из парной, Валерка с Вадей наподдали и откинулись на бревенчатые лавки. Оба маслянистые и распаренные, глубоко дышали: