Роман Савин - Монино детство. Новелла о 80-х

– Какую ситуацию? – спросил Леха с вызовом.

– То, как вы проводите свободное время!

– А как мы его проводим? – спросил я, сделав невинное лицо.

– Так, что за вами с кирпичами бегают разные уголовники.

– Так у них и спрашивайте! – возмутился Леха.

– Мы спросим! Мы спросим! Кто разбил окно во Дворце пионеров?

– А мы-то откуда знаем?! – воскликнул Леха с такой неподдельной искренностью, что во взгляде Изольды промелькнуло сомнение.

Но она быстро собралась и возразила обидно, но справедливо.

– Вот за другими детьми с кирпичами не бегают.

Из зала посыпались реплики:

– С этого все и начинается!

– Им давно пора в спецшколу!

– И наши дети с ними учатся!

Громче всех возмущался отец отличницы Светы Синицыной. В молодости он озвучивал негодяев в «Союзмультфильме», но был уволен за аморалку и с тех пор где-то подкручивался, что-то кому-то доставал, а заодно вымещал злобу на бедной Светке, лупя ее ремнем за любые оценки, кроме пятерок. В общем, вошел в роль, а выйти не смог.

– Большинство старшеклассников знает, что вы, вот вы двое, все шкоды и устраиваете, – прогремел он театральным басом и сверкнул глазами с такой ненавистью, словно мы с Лехой сожгли его дом и увели в рабство его семью.

– А меньшинство младшеклассников? – ухмыльнулся Леха.

– Что меньшинство младшеклассников?

– Они тоже знают, что мы все шкоды и устраиваем? – пояснил Леха с издевкой.

На секунду актер так растерялся, что мы с Лехой едва удержались, чтобы не заржать.

– Вот! – воскликнула Изольда, – лучшая иллюстрация к портретам Комарова и Монина. Прямо фильм снимай под названием «Виниться не буду, а буду хамить».

– И я о том же! – поддакнул ей отец Светы. – Хоть кол на голове теши, а им все смешочки! И наши дети с ними учатся!

Он вдруг раздухарился, вскочил со стула, весь затрясся и заорал:

– Гнать! Гнать таких к чертовой матери!

Его пегая грива аж летала по плечам, когда он грозил нам пухлым красным пальцем.

Тут случилось неожиданное. Иркин отец поднялся, подошел к нам и обратился к родителям:

– А где вы были, когда этот уголовник бежал за ребятами? Если виновны, то пусть ответят, а нет, то нечего и сыр-бор разводить.

Светкин отец возразил:

– А почему это вы за них заступаетесь?

– А кто еще за них заступится? – ответил ему дядя Валя. – Налетели на парней. Прокураторы!

Я думал, тут начнется, но в классе повисла тишина.

– Пойдемте, ребята, – сказал нам дядя Валя, и мы вышли коридор.

– Может, к Юре сходим в больницу? – предложил он, и мы с Лехой кивнули.

Когда мы проходили мимо турников, Леха отстал от нас, примкнув к компании старших ребят.

А я, как всегда, полез не в свое дело и, не думая о последствиях, спросил:

– Дядя Валя, а откуда у вас кулон тети Маши?

Иркин отец посерел на глазах.

– Роман, это не имеет значения. Машу уже не вернуть.

В его голосе звучала такая безнадега, что я аж удивился. Действительно, другой человек. И от него сильно разило алкоголем.

Дядя Валя остановился, я тоже.

– Ладно, Роман, я пойду.

– А как же дядя Юра?

– В другой раз.

Я посмотрел ему вслед. Он чем-то напомнил мне Данилу – высокий, сутулый, бредущий куда-то.

И все-таки, откуда у него кулон?

Изольда вошла в класс с какой-то важной женщиной.

– Знакомьтесь, ребята, это Маргарита Ефремовна из гороно.

– Здравствуйте, Маргарита Ефремовна! – познакомились мы хором, поражаясь ее исполинской груди, которая могла бы вскормить не только всех младенцев СССР, но и половину стран Варшавского договора.

– Ребята, у Маргариты Ефремовны есть для вас важное сообщение! – объявила Изольда.

– Дорогие ученики! – торжественно начала Маргарита Ефремовна. – Мы проводим конкурс на лучшее сочинение о том, как Советский Союз борется за мир во всем мире, а США, наоборот, разжигают гонку вооружений. Кто хочет принять участие?

В классе поднялись две руки: отличниц Ирки и Светки. Изольда удивленно вскинула брови.

– И все? Разве вы не комсомольцы?

Ирка повернулась ко мне.

– Ромик, давай с нами!

Я дернулся, чтобы поднять руку, но Леха, сидящий у меня за спиной, долбанул мне по стулу.

– Монин, ты же все время пишешь Крыловой стишки? Зачем таланту пропадать? – сказала Изольда не то с издевкой, не то желая меня подбодрить.

Мы с Иркой были готовы провалиться сквозь землю. Ирка застыла на месте, словно обращенная в камень Медузой Горгоной, и у нее покраснела даже шея.

– Монин, ну! – не унималась Изольда.

– Конечно, Изольда Васильевна!

***

– «Конечно, Изольда Васильевна», – травил меня Леха, когда мы шли из школы.

– Леха, а может, я сам хочу?

– Чего ты хочешь?

– Написать сочинение. Может, мне грамоту дадут, – привел я слабый, но все-таки аргумент, – да и вообще прикольно.

– Прикольно будет, когда все гороно будет уссываться над твоими каракулями.

Мой почерк действительно был как у курицы лапой, но что-то меня задело.

– Спорим, что мое сочинение будет лучшим!

– А спорим!

– На что?

– На желание!

– Идет!!

***

Когда я пришел домой, то сразу же сел за письменный стол. Я хотел доказать Лехе, да и всем, что я тоже чего-то стою.

Вот тетрадка и ручка. Мне никто не мешает. Но, как на зло, слова не шли в голову.

Мне нравилось сочинять стишки об Изольде и наших одноклассниках, но сейчас нужно было сочинить на заказ, и у меня отключился мозг. Вот еще и пакет лежит из коварной Америки – фирменный, прочный, а на Крысином видаке мы без конца пересматривали американские фильмы.

Я подошел к окну и увидел, как Ирка с отцом сели в «копейку» и куда-то поехали.

– Интересно, куда это они? – подумал я, почему-то вспомнив про внезапно найденный кулон Иркиной мамы и странное поведение ее отца.

Ко мне зашел Леха.

– Здоров, Достоевский! Пойдем в качалку.

Я вернулся домой часов в девять. Рассерженный отец ходил по кухне кругами и курил. Как обычно, началось:

– Где шлялся?

– У Иры был.

– Знаю я, где ты был. Опять по стройке лазил?

– Нет, мы говорили с дядей Валей о геологии.

Отец рассвирепел.

– Знаю я этого чистоплюя. Все порядочного из себя строит. Ничего, скоро все всплывет.

– Что всплывет-то?

– Видел я его тогда! Как он от гаражей шел. Весь в слезах, как баба.

– В тот вечер, когда дядю Юру звезданули?

Отец ничего не ответил и, прикурив от сигареты еще одну, вышел на балкон.

Я не хотел с ним дальше разговаривать и спустился к Ирке. Дверь долго не открывали. Наконец она приоткрылась на цепочке и показалось недовольное лицо Иркиной бабки: