Фредерик Дар - Серенада для Грейс

- Часто?

- Не чаще одного раза в неделю...

- И как он вам показался? Аптекарь опять не очень понимает... Я объясняю:

- Какое впечатление он на вас производил?

- Положительное. Он был джентльмен. Я был very удивлен, узнав об этой страшной истории...

- А ваша лаборантка, Марта Обюртен, была серьезной девушкой?

- Серьезной?

Я с удивлением констатирую, что наши слова, составленные в фразы, у нас принимают при разговоре определенную непринужденность, в то время как за границей они имеют ограниченный буквальный смысл. Например, "серьезный" в Нортхемптоне означает только "важный, значительный", и все.

То есть серьезная девушка - та, которая не смеется, а не та, у которой не каждый день ноги вверх.

- Она встречалась с другими мужчинами?

- Меня не интересовала ее частная жизнь...

- Ваша скромность делает вам честь, мистер... э-э... Стендли, но, зная об отношениях Обюртен с Ролле, вы, сами того не желая, могли знать об отношениях Обюртен с кем-то еще. Врубаетесь? Пардон, понимаете, мистер Стендли?

Он щупает свой зоб, как щупают велосипедную шину, когда ее накачивают. Но, похоже, мои усилия тщетны, поскольку он пожимает плечами и опускает руки.

- Нет, я не видел других приятелей Марты.

- Вы никогда ее не видели в компании молодого высокого человека со светлыми волосами и в замшевом жилете?

Он задумывается.

- Кажется, нет.

- Вы уверены?

- Я не помню человека, соответствующего вашему описанию.

- Хорошо. А что она вообще из себя представляла, эта Марта Обюртен?

- Как вы говорите?

- Она была хорошей лаборанткой?

- Очень хорошей...

- В плане работы?

- Работящей...

- Короче, вы сожалеете?

- Очень...

- Мистер Стендли, письмо с ее заявлением об увольнении у вас?

- Конечно.

- Могу я попросить вас мне его показать?

Он согласно кивает головой и ковыляет в глубь магазина. Пока он отсутствует, я разглядываю помещение: аптека стара как мир. Нельзя сказать, чтобы у него был поток клиентов, - полки покрыты пылью, а склянки засижены мухами...

- Так, - говорит он, - вот письмо.

Я беру его в руки и не могу сдержать смех. Как дурак, я забыл, что оно, естественно, написано по-английски. Нет смысла вам повторять, что я абсолютно ни бум-бум в том, что там накалякано.

- Можно его взять? - спрашиваю я.

- Сожалею, - отвечает он, - но я не могу отдать вам этот документ, поскольку здесь говорится об увольнении моего сотрудника...

- Хорошо, хорошо. Храните эту драгоценность. Может быть, английская полиция попросит его у вас через некоторое время...

Я отдаю ему бумажку.

- Мне хотелось бы узнать адрес Марты Обюртен.

- У меня его нет...

- Как так? Она не сообщает его в письме?

- Нет, может быть, она забыла...

- Ну тогда дайте мне ее прежний адрес.

- Фиделити-роуд, четырнадцать. Я пишу адрес в наш фирменный полицейский блокнот с черной кожаной обложкой.

- Очень хорошо. Извините, что побеспокоил вас, мистер Стендли.

Вы заметили, как я стал выражаться? Когда я вернусь в Париж, мои кореша меня просто не поймут.

Кстати, по поводу возвращения в Париж! Необходимо предупредить шефа, а то, чего доброго, он подумает, что я прописался у ростбифов, мне понравилось носить сутану и я принял духовный сан.

Поклон мистеру Пилюле, и я на свежем воздухе. В трех шагах находится здание, где поверху написано: "Почта". Я вхожу и с большим трудом при помощи словаря прошу связать меня с Парижем.

Мне приходится ждать около четверти часа. Но вот на другом конце провода я слышу вибрацию голоса моего шефа. Не то чтобы я всегда находил его мелодичным, но здесь, в этой дыре, он кажется приятной музыкой.

- Алло, патрон?

- А! Это вы, Сан-Антонио? Ну как дела?

- Ну все, нашему приятелю повязали галстук.

- Печально.

- В таких мероприятиях нет ничего веселого, но все прошло пристойно.

Я вкратце описываю ему экзекуцию. Я говорю о последних словах, которые произнес сын Ролле о своей невиновности. Я рассказываю о Марте, лаборантке аптеки, о ее трапезе с Ролле и о типе, бросившем ей послание.

- И в довершение ко всему она исчезла. Вам не кажется это странным?

Минута молчания. Если шеф заткнулся, это значит, что в его котелке кипит работа.

- Кажется, - соглашается он.

- Вы не думаете, шеф, что я мог бы немножко заняться этим? Я понимаю, что Эммануэль теперь лишь кусок холодного мяса, но тем не менее мне было бы очень приятно раскрыть всю правду.

- Вы считаете, там есть что раскрывать? - спрашивает он. И я чеканю ему сухо:

- Я верю в это так же, как вы, патрон! Он никак не комментирует. Он просто принимает к сведению, и все.

- Послушайте, Сан-Антонио, - рожает наконец мой босс, - я даю вам четыре дня отпуска, чтобы вы могли посмотреть Англию, если хотите...

- Спасибо, патрон.

- Но только я вам рекомендую вести себя корректно и очень осторожно. Там - вы, наверное, заметили - с правонарушителями не церемонятся. Помните, что, если вы нарушите их закон, я не смогу вам ничем помочь. Ничем!

- Понятно, шеф!

- Только не надо мне больше звонить... Просто будьте здесь через четыре дня. И он вешает трубку.

Этого человека я знаю так хорошо и давно, как будто, открыв первый раз в жизни глаза, обнаружил его около своей колыбели. Он отправил меня сюда, поскольку сам понял, что дело здесь нечисто. Но он, естественно, держится за свое место и не хочет, чтобы дорогой подчиненный подставил его перед британской полицией.

Так что придется передвигаться на цыпочках, или на пуантах, как говорят балерины, но только значительно тише и осторожнее.

Размышляя над внутренними интригами нашего Большого дома, я подхожу к углу Фиделити-роуд. Номер 14 - маленький кирпичный дом в два этажа. Перед ним палисадник формата энциклопедического словаря. Вокруг металлическая решетка.

Дергаю за шнурок звонка.

Буквально сразу открывается окно на первом этаже...

Дама, появляющаяся в окне, явно наблюдала за мной. Она страшно похожа на портрет, красующийся на этикетке бутылки ликера "Мари Бризар", - старая, с выцветшими волосами, закрученными пучком на голове в виде яблока. Кто знает, может быть, она - мадам Вильгельм Телль?

- Извините меня, - обращаюсь я к ней на ее варварском языке, - я хочу говорить с вами...

Выдав эту фразу, я вытираю пот со лба, но поздравляю себя с успехом, поскольку мой английский улучшается прямо на глазах.

Старушка, видно, все равно не очень поняла, но моя физиономия внушает ей доверие, и она идет открывать. Она задает мне вопрос, который я, несмотря на ощутимые успехи, перевести не в силах.

- Я француз, - бормочу я с ослепительной галльской улыбкой, - вы говорите по-французски?

Она удивленно, но в то же время с любопытством рассматривает меня.

- No...

От досады я щелкаю пальцами. Совершенно невозможно работать в таких условиях...