Михаил Русов - Клад, который не достался никому

– Митьку, Митьку забрали твои.

– Что значит забрали?

– Арестовали. Серега приехал с каким-то лейтенантом и забрал, – кричала жена.

– Да что он натворил?

– Они говорят, что это он охотников у Стоячего убил.

–Бред какой-то, – изумился Петрович. – Да не мог он этого сделать.

– Улики у них говорят есть. Нож в сарае нашли, кровь у него на штанах. Приезжай!!!.

Петрович с недоумением выслушал новость. Митька – младший брат его жены. Сорокалетний мужик, бестолковый, бесхарактерный, пьющий. Так и не смог найти свое место в жизни.

Он был поздним ребенком, мать родила, когда дочери были уже взрослыми. Красивого мальчонку любили, баловали и жалели: он часто болел. Любой его каприз исполняли, лишь бы на его бледном насупленном личике появилась улыбка.

Он вырос хрупким и трогательно красивым юношей, привыкшим быть в центре внимание. Его стали баловать женщины. Сколько раз он ходил в примаках у деревенских красавиц, не могли вспомнить даже местные сплетницы, знавшие все обо всех. Но нигде Митька не задерживался долго: ленивый и капризный, он не годился для деревенского житья-бытья с его повседневным тяжелым трудом.

Теперь это был опустившийся одинокий мужик. «Вясковае залацистае», «Купалинка», «Вишневый аромат» – дешевые местные вина, потребляемые им в безграничном количестве, иссушили его тело, сделали дряблой кожу, проредили волосы. И разрушали мозг.

Женщины на него уже не смотрели. Он жил в опустевшем доме умерших родственников.

Он целыми днями бродил по поселку расслабленной походкой, заходил то к одному, то к другому родственнику. Его ругали, стыдили, но кормили и наливали – жалели. Бесполезное существо, он лишь заполнял пространство, отведенное ему временем.

Петрович недолюбливал шурина. Начальство не упускало случая кольнуть его, напомнив о родственнике, ведущем асоциальный образ жизни. Но Надя по-прежнему испытывала нежные чувства к заблудшему брату, отдавала ему одежду мужа, подкармливала, давала деньги. Сам Петрович избегал встреч с ним, испытывая чувство, близкое к брезгливости.

И если он натыкался на «любимого» родственника у себя дома, жена виновато суетилась и спешила отправить брата домой.

Но Митенька смотрел перед собой остекленевшим взглядом и не двигался. Надя шепотом уговаривала брата уйти и буквально за руку выводила его со двора. Больше всего его неприязнь вызывала вот эта способность ставить сестру в неловкое положение.

Петрович не попрекал жену бесполезной жалостью к брату, понимая, что он так и остался для нее кудрявым мальчиком с пугающими приступами кашля.

Но при всей неприязни к Митеньке, он хорошо понимал, что тот не был способен ни на какой серьезный проступок. Безвольный, физически слабый, с деформированным мышлением. Как он мог справиться с тремя мужиками? Да чушь полная…

Похоже, что начальство быстро нашло виновного, чтобы не нарушать отчетность. Митенька для такой роли вполне годился. Подержать его в обезьяннике без выпивки дня три – четыре, и он подпишет любое признание за стакан дешевого пойла.

Отвратительнее всего было то, что «коллеги» не брали в расчет его. Какого – никакого родственника, а во-вторых, старшего лейтенанта Михаила Петровича Жука, милиционера с тридцатилетним стажем.

А может быть, они и выбрали Митьку в качестве «жертвы», именно для того, чтобы поставить его, Петровича, на место.

Иван, услышав от него эту новость, понимающе кивнул: «Нашли, мерзавцы, виноватого – Митеньку». Он позвонил знакомому и договорился, что тот подбросит Петрович. И скоро он трясся в старенькой машине – автолавке, развозившей столичный хлеб по деревням.

Потом снова голосовал на трассе. И снова дальнобойщик, но теперь худой, небритый, неразговорчивый, довез его до поворота к родной деревне.

До дома оставалось километров пять. Конечно, он мог бы снова подождать попутку. Но октябрьский день был так пронзительно красив, что Петрович решил посвятить остаток пути ему.

Солнце только начинало склоняться к закату. Лучи пронзали поредевшие золотистые верхушки берез и красноватые ветки клена. Мир наполняло такое состояние умиротворения, которое возможно только в это время года. Прозрачный холодный воздух замер. Он обострил все цвета. Пронзительная синева неба казалась затвердевшей в своей неподвижности.

Стояла ролная тишина. Лишь золотистый ковер из листьев шуршал под его ногами.

Дышать было удивительно легко. Петрович часто останавливался, любуясь осенним лесом. Лучи заходящего солнца, коснувшись горизонта, легли у его ног, словно дорожка, которая отведет его в другой мир – гармонии и совершенства…. Мир, который суетливые, тщеславные люди, не заслужили.

Хотелось остановить время, и навсегда остаться в этом совершенном по красоте месте.

Прогулка задержала его, и он подошел к своему дому уже в сумерках. Светились окна кухни. Он зашел тихонько. Надежда сидела у окна и ждала его. Он видел ее со спины, знакомые непослушные пряди спустились на воротничок халата. Изгиб полного плеча. Сейчас, когда не было видно ее лица, украшенного морщинками – неизбежная дань возрасту, она казалась загадочно прекрасной. Как тогда в первую встречу. Словно не было почти тридцати лет совместной жизни

Теперь, когда они остались вдвоем, их отношения все больше напоминали первый год брака, когда они принадлежали только друг другу.

Увидев мужа, Надежда печально улыбнулась и сказала: «Что делать будем??»

Перекусив наскоро, Петрович отправился домой к напарнику, задержавшему Митьку накануне.

Его большой старый, но крепко сколоченный дом, оставлял впечатление незаселенного – занавесок на окнах не было, двор пустой. Не хватало женской руки.

Увидев Петровича, напарник смущенно отвел взгляд. Он чувствовал себя виноватым. Но от разговора уйти было невозможно.

Серега рассказал, что после того, как Петрович уехал в отдел прибыли два милиционеры из области. Зашли к Николе и пробыли у него довольно долго. А потом вместе с Серегой поехали в Митькин дом. Там его не было. И они колесили по проселку, пока не нашли его у приятеля – Рыжего Сашки, главного деревенского алкоголика, когда-то выселенного в деревню из города за неуплату коммуналки.

Переехав из города в совхоз, Сашка, казалось бы, взялся за ум: недели две походил на работу, показался серьезным, положительным. Даже местная бабенка на него стала заглядываться. А потом сорвался, запил, перестал работать, и с тоскующим взглядом бродил с утра до вечера по поселку в поисках «живительной воды», готовый украсть, продать или, на худой конец, поработать ради спасительной жидкости.

В своем темном и холодном домишке он устроил нечто вроде клуба по интересам для местных "жаждущих".