Алекс Палвин - Пустые комнаты

Вскоре воздух внутри спальника прогрелся. Снаружи палатки тлели угли. Во тьме закричала сова. Ее крик переместился, когда она перелетела на другое дерево.

Я снова проснулся в кромешной темноте, с натянутой на замерзший нос шапкой. Внутри спальника было невыносимо жарко, я выпутался из него, сорвал шапку и сел, чувствуя, как горячий воздух из мешка выходит наружу, в зубодробительный холод. Я учащенно дышал, сердце колотилось в горле. Мне снилось, что я занимаюсь любовью с Вивиан, я до сих пор чувствовал ее горячую спину под своими руками. Давай, детка, зажги мой огонь. Наполни эту ночь огнем.

Над лесом прокатился низкий рокот грома. Я посмотрел в сторону костра как раз в тот момент, когда погасли угли.

Той ночью я больше не спал. В темноте шел дождь, вспышки молний отбрасывали длинные извилистые тени. В стрекоте дождя о нейлон мне мерещились шаги; они то приближались, то отдалялись. У меня не было ни сил, ни желания проверять, есть ли там кто-то на самом деле, или это мое воображение, заигрывающее с паранойей. Так или иначе, я был готов пристрелить любого, кто сунется в мою берлогу, будь то хоть сам дьявол.

Когда стало понемногу сереть, я выглянул из палатки. Продолжал моросить дождь, несколько капель тут же упали мне за шиворот. Я достал из кармана шапку, нахлобучил ее до бровей, когда осознал две вещи. Первая: ботинки. Вторая: дрова. И первое, и второе было мокрым. Пусть полежат на морозце, верно? Какого черта! Соревнование на звание лучшего-бойскаута-за-тридцать-пять проходит в соседнем лесу.

В машине были кроссовки. Но что такое кроссовки в северном лесу? И как я доберусь до Хорслейка, когда с деревьев капает, земля под ногами пружинит, а носки можно выжимать?

Ругая себя последними словами, я спустился к озеру. Дождь колотил по стальной поверхности, острые, точно спицы, ели были подернуты серой дымкой, а мои ноги очень скоро стали ледяными. Я настолько упал духом, что, вернувшись в лагерь, не стал зажигать плиту и позавтракал холодным супом, замерзнув от этого еще сильнее. Счистив грязь с ботинок, взял их с собой в палатку, но что толку теперь?

Когда я открыл глаза, свет снаружи не изменился. Сливавшийся с тенями циферблат Rolex Submariner утверждал, что сейчас – семнадцать минут третьего. Голова раскалывалась, я чувствовал, что заболеваю.

К черту все, с меня хватит! Я могу уехать прямо сейчас. В сухих, мать его, кроссовках.

Выскочив из палатки, я заорал:

– Я ЗДЕСЬ! ЧЕГО ЖЕ ТЫ ЖДЕШЬ?

Со стороны озера донеслось отрывистое карканье.

Натянув брюки и куртку, я схватил пистолет, ключи от машины и побежал в Хорслейк.

Четверть часа спустя я продрался сквозь подлесок и вывалился на Главную улицу. Где-то в середине пути я понял, что не взял фонарь. Распахнув дверцу своего внедорожника, рухнул на водительское кресло, вставил ключ в замок зажигания и… замер.

Моросил дождь, монотонно и беспрерывно.

Достав фотографию Вивиан из внутреннего кармана куртки, я позволил себе снова утонуть в ней. Сколько боли ты можешь причинить женщине, которую любишь? Я грохнул кулаком по клаксону, и мертвая тишина огласилась отрывистым гудком. Как далеко зайдешь? Некоторое время я колотил по рулевому колесу, дверце и сиденью – по всему, до чего мог дотянуться.

Затем разулся, стащил сырые носки, нацепил беговые кроссовки (зачем мне беговые кроссовки, если я не бегаю?) и вышел на дорогу. Мой взгляд упал на второе по высоте после «Хорслейк Инн» здание в городке.

Я не был в церкви уже много лет. Не считал себя атеистом, но и верующим, как бабуля, в чьем доме повсюду были деревянные распятия, словно в каком-нибудь классическом фильме ужасов, тоже не являлся. Я не выносил разговоров о Боге, а воскресные службы, когда приходилось сидеть рядом с незнакомыми людьми, считал вмешательством в свое личное пространство.

Витражи в стрельчатых окнах отсутствовали, под подошвой кроссовок хрустели стекла. Я сидел на скамье во втором ряду, глядя на разрушенный алтарь, с пистолетом на коленях, пока меня не начали одолевать холод и скука. Мои веки медленно, превозмогая жжение, разомкнулись. Шорох дождя напоминал шепот, и церковная тишина казалась неправдоподобно естественной.

Тогда я отправился в закусочную. Надпись у входа по-прежнему была читаема: «ДОМАШНЯЯ ЕДА. ЗАВТРАК ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ. СИГ, ЗАЖАРЕННЫЙ ДО ЗОЛОТИСТОЙ КОРОЧКИ». В глубине зала стояло инвалидное кресло. Меня не пугали подобные места. Чего здесь бояться? Я не верил в истории с привидениями. Вера, в том числе в мистику, часто лишает людей рассудка.

Подобрав меню с пола, я сел за столик, скрипнув пыльным винилом бордового диванчика, и перечислил воображаемой официантке:

– Глазунья, индюшачьи сосиски, жареный картофель. Все должно сочиться маслом и иметь хрустящую корочку. И, конечно, бутылку конька восьмилетней выдержки. Впрочем, если у вас завалялся тот, шестидесятилетний, я, пожалуй, остановлюсь на нем. Да, бутылку, благодарю. Такой джентльмен, как я, не выпивает, а надирается еще до ужина. Вы принимаете к оплате карты?

На обратный путь я затратил вдвое больше времени. Пока я бродил, начало стремительно темнеть. Понимание того, что я заблудился, стало полной неожиданностью, и назвать ее приятной не могу. Кто убегает в лес без фонаря? Правильно, только придурок. Дэниел Митчелл, хренов охотник, хренов художник. Надо возвращаться обратно в Хорслейк. По крайней мере, у меня есть ключи от машины.

Я остановился. Обратно – куда? Туда? Или туда? Холодок первобытного страха, сидевшего так глубоко, что разглядеть его на свету не представлялось возможным, коснулся сердца. Перспектива ночевки в отсыревшем лесу, без фонаря и спичек, потрясла меня до глубины души.

– ЭЙ, КТО-НИБУДЬ!

Мой голос прозвучал жалко. Я велел себе заткнуться, вжал голову в плечи и зашагал дальше, но споткнулся о корягу и ткнулся мордой в грязь. Я знал, что сейчас у меня дикие глаза – зверя, в которого тычут ножом. Сыпля проклятиями, вскочил на ноги, подхватил ботинки и перекинул их через плечо за связанные шнурки. Среди деревьев показалась палатка. А уже через десять минут стало так темно, что я не видел ничего дальше вытянутой руки.

На горизонте протянулись светлые полосы, в разрывах туч вспыхивали все новые звезды.

Умывшись в озере, я ободрал бересту с сырых дров и разрубил их на более мелкие части – так они быстрее подсохнут и загорятся. Из средней части поленьев наделал щепок. Пальцы ломило от холода. Все знают, что лучшая растопка для костров и печей – это набивка старых автомобильных сидений (горит даже мокрая). И только художники могли бы с этим поспорить. Лучшие костры получаются из полотен.