Леонид Жуган - Две путёвки для амнезии

Сергей Петрович рассуждал о своей страсти фикс так: «Я же не мусорный бак или чемодан о двух ногах для записей, типа, завтра купить слабительное – 1 уп., жаропонижающее – 2 уп., жароповышающее – 3 уп. и тому подобный бред. Надо любить и холить свой «жёсткий диск». Чё ж его унижать и равнять с бренными каракулями на бумажке? Но и белый лист тоже уважать надо – и не отнимать его хлеб! Сами представьте свою рожу, когда вы сели за стол, погладили листик, повертели ручку и начали писать нечто поэтическое: завтра купить водку – 5 бут., икра чёрная – 4 б., икра красная – 3 б., колбаска квадратная – 2 палки, пиво – 1 ящик. Кто б на вас ни глянул в такую минуту, отползал бы на карачках: «Ну, – Пушкин!» К составлению списка для поездок папа Вани подходил прямо на цыпочках в своей разложенной по полочкам душе. И когда оставалось дописать разве что количество необходимых иголок и точное число запасных спичек, он чувствовал, что подходит к блаженной вершине этого успокающего жанра. Сергей Петрович отшучивался, что он просто в ласковых объятьях прекрасной и юной Амнезии, но сам гордился своей дотошностью. И утешал себя, что именно этот его заскок в чужих глазах и заказывает весёлую музыку на финише такого серьёзного предприятия как отпуск.

А вот Галина Петровна и буковкой не заморачивалась. Чемоданы у неё упаковывались за час без всяких описей, и этот фокус всегда убивал Сергея Петровича. Его нежная точка сборки ходила маятником между сердцем и мозгами, и он покорно принимал новый удар по его правильным полочкам: «И это меня вот так спокойно отправляют за тысячи километров? «Мэгги, а дети?» Бедный Ванька! Боже, не забудь лишь что-то из его лекарств! Там же не московские аптеки! Ваня уже раз схватил полупустой баллончик ингалятора с симбикортом, хотя я весь был обвешан запрещёнными списками. Повезло тогда – купили, хотя тысячу отпускных рупий тут же сдуло морским ветром, – и то потому, что в то время припортовые аптеки уже были под ласковым присмотром орудий крейсера «Москва»! А то уже по полушке дозы отмерять начали, чтобы как-то живу остаться». Да кто б мешал Сергею Петровичу тонуть в его списках, но он же лез с ними почти под нос жене, легкомысленно забывая, что в такой момент у неё в голове росла только одна мысль: о смертной казни. К тому же домашний спискописец лопухнулся раз при всей божественной полноте своих списков. Сергей Петрович умудрился забыть дома вкладыш гражданства сына – и пересечение государственных границ влетело в копеечку. По секрету: в тайне от всего мира Сергей Петрович всё равно издал в стол список для отпуска – иначе б он не выжил. Томик в восемь листиков и для жены остался засекреченным – и тоже в целях выживания.

Вроде к делу не относится, да она в глазах стоит – «картина Репина «Уплыли»: Палашка и её чёрная сестричка Морфяшка у калитки, в лужах слёз, в четыре лапки и две иерихонские трубы исполняют марш «Прощание с Ваней». «Ваня! Уезжает наш Ваня! Ваня уезжает! Кормилец!» – мяу двух сироток в 5.00 утра вынуло душу у всей деревни. Народ выкинуло на трассу в одних трусах. Слава богу без берданок, а с прекрасными мамзелями в бигудях! Сергей Петрович представил себе уже в автобусе натюрморт кошачьего переполоха:

– Пожар!

– Пожар?

– Не слышите? – даже волки воют!

– Да кошка рожает!

– Сто кошаков враз рожают?

– Это погибель идёт! Наказание!

– И где?

– У твоего на бороде!

– Вы видите пожар?

– Я без очков выскочил!

– Я уже позвонила в ООН!

– Да не в ООН, а в ОМОН!

– Какая разница! Всё равно приедут, когда уже сгорим!

– Огню нетути, а дымок чую!

– Ниловна, а ты на ночь молилась?

– Да вона! – уже беженцы к остановке подались!

– Да это Петровна с сынком!

– И хромой с ними!

– Вона! пожарка!

– Да автобус это!

– За нами?

– За беженцами! Я ж в ООН сэмээску кинула!

– В ОМОН, дура! Перехват идёт!

– Сам облезлый! Окурок щас твой искать будут!

– А автобус ушёл!

– А Посоховы?

– Успели, пиши теперь письма!

– Ни огня, ни пожарки, ни дыма! Куда власти смотрют?

– Участковый – в окно вон смотрит, из машины!

– Кузьмич приехал?

– Чё зачитывает, его бабушку?

– Дал полчаса – и чтоб никого!

– Эвакуация, Дормидонтовна?

– Всех посажает! За организацию паники!

– Психи деревянные!

– Чё, не будет пожару?

– Нет! Отменяется!

– Так завтра же только 13-е!

– Чё? Завтра пожар будет?…

И так ещё с часик, наверно, деревня аукалась и ждала пожарку из ООН, когда семья Посоховых уже упёрлась в последний барьер разлуки – в стойку зоны ожидания в международном аэропорту Шереметьево.

Конечно, всем вспомнился марш «Прощание славянки» – он в центре сердца каждого. Но киски тоже ж печалились на всю тысячу вольт? По одной только строчке марша – «дрогнул воздух туманный и синий, и тревога коснулась висков» – усатые чудики уже почуяли, что тоже связаны с человеками не только сосисками, но и непонятным синим туманом в 5.00 утра, и тревогой впритык к виску – двадцать дней им не жить, а волноваться и горевать: как там их Ванечка, у кого завсегда водятся… «Ну, да, сосиски!!! Но причём тут они!!!.. – дирижировала плачем у калитки Морфяка. – Завсегда – значит, вечно! А вечных сосик не бывает! Вот они – люди: меряют нас сосисками! Всё на свете меряют на свои мозги штампованные! А завсегда – только добро! У Вани завсегда ручки добрые – потому что в его руках… да! и они – сосиски! – но и молочко! и кусочки в соусе в пакетике! и колбаска «Папа может»! и… и можно выспаться! на его диванчике! и всласть повыделываться! – не у хрендаря же старого с палкой, чтоб его подушки в валенки превратились! Ванюшенька!!!…» – и Морфяшка беззвучно застыла в горе. Послушная Палашка добавила к слёзам сестрички: «Его папанька и шкурки полиэтиленовой от сосиски не бросил, нюхнуть хотя бы!..»

А Галина Петровна пусть не знала про штаб-трубача и полковника Василия Ивановича Агапкина, но печальные фанфары её сердца бились нота в ноту с вечным гимном непереносимого расставания. Есть всё-таки карма! Ведь там, в Крыму, окончательно сложилась жизнь нот нашего генетического музыкального кода. Сергей Петрович тоже ни диеза в музыке сфер, а мотивчик с армии помнил: «Прощай, не горюй…» Один Ванька напевал про тра-та-та котов: «Мы едем, едем, едем в далёкие края…» Ванька, знающий о счастье только по отменённым урокам, а угадал: счастливее его и его соседки по креслу впереди в их самолёте, ждущего вылета за стеклом буфета, в списке амуров пока никто из пассажиров не значился. Тут сердце Галины Петровны всё же не вынесло вида своего хорохорящегося деда и отмерило по пятьдесят грамм на притихшие души.

Облака под самолётом уже спрятали землю, с городами, людьми. «Вот, где сейчас, милые мои соотечественники, летящие с нами, парящие в заоблачных креслах, – где сейчас провожавшие вас? Вы ж уверены, что они, если пока и опечалены разлукой, но они все бодры и живы. За нами тысяча километров громадных, космических туч, а вы уверены в этом, уверены так же безоговорочно, как и я в том, что Ванина мама уже добралась домой, – Сергей Петрович тёр щеку, которая ещё хранила слёзы Галины Петровны. – И во всём-то мы уверены… Кто и что делает… и где сейчас… и где живёт… И де же он живёть?… – уже заулыбался он. – Вы не знаете, где живёт Шекспир? – и пятьдесят грамм коньячка, ещё шереметьевского, уверенно отвечали: – За Мытищами! В Петушках и Бабенках! Там добрые люди живут. Что, Вильям Иванович хуже их?.. Вона, Джульетты по всем газонам прыгают – а ему в Бабенках нельзя?!!.. Вон, в Симферополе, Василий Иванович Агапкин в погонах…» – и уже вслух продолжил: «Да, мы с удовольствием, если повторите!» – это Сергей Петрович игриво повернул тёпленькую мордочку к стюардессе с подносом минералки. Он передал стаканчик Ване, и виновато улыбнулся бортовой нимфе: «Же не манж па сис жур!» – и взял себе сразу два стаканчика. Один выпил тут же. За иллюминатором облачка махали Сергею Петровичу пушистыми ручками. Он вслух замурлыкал знаменитый марш Василия Ивановича, замахал в такт ремнём безопасности. Пассажиры рядом заёрзали, но дама в кресле впереди повернулась на бравурные ноты Сергея Петровича и приветливо улыбнулась: «А я вас помню. Давайте знакомиться. Алиса Кирилловна Земледельцева».