Евгения Черноусова - Следи за знаками судьбы

От камеры хранения на перрон мне вещи помог донести какой-то не протрезвевший от вчерашнего мужичок. Со слезами я глядела из окна полупустого вагона на редкие огни родного города. Его я видела в последний раз.

Ты заметил, что с лета меня преследовала череда случайностей? Отправься я в стройотряд, может, по-другому бы жизнь сложилась. Поговорили бы со мной по-другому Валерка или родня, может, я бы на аборт согласилась. А так…

И вот третья случайность. В общежитии в тот день свадьба догуливала, первая на нашем курсе свадьба. И я была приглашена. Но не могла же я в моём настроении на неё пойти! Отговорилась срочной поездкой домой. А если я в общаге появлюсь, придётся идти. Сунула вещи в камеру хранения, решила шататься по Москве. Но как-то ноги снова привели меня на перрон. Невнятно прохрипело объявление, народ повалил на объявленный путь и внёс меня в вагон. А на следующей остановке в него вошли контролёры. Штраф платить не хотелось, я нырнула в противоположный тамбур, но сквозь стеклянные двери увидела, что в следующем вагоне тоже проверяют билеты. До меня дойти ни с той, ни с другой стороны не успели, поезд затормозил, и я вывалилась на платформу. Что-то лаяли вслед бабы в чёрных шинелях, я издали показала им билет, который, конечно, был от предыдущей моей поездки, но они успокоились.

Как ни странно, это приключение подняло настроение. Я решила погулять здесь, коли уж в эту местность попала. И через два квартала увидела красивое старинное здание с табличкой у входа: «Московский дом малютки номер такой-то». Я бы не зашла, если бы не припустился внезапно дождь. А тут меня прямо вихрем туда внесло! Старухе в белом халате и белой косынке, намывающей пол в вестибюле, я буркнула: «К директору куда?» И она задала рукой направление.

Ох, и страшна была директор этого заведения Зинаида Григорьевна! Безразмерная фигура, квадратное лицо, редкие рыжие волосёнки, трубный голос. Но из всех моих собеседников последних дней она оказалась самой человечной. Я спросила у неё, нет ли здесь ночной работы, а она пробасила: «Садись. Беременная?»

И я ей свою историю изложила. Она в ответ пожала плечами: «Ну, и ничего страшного. А что не ревёшь, а ищешь выход – это ты молодец». Деловито предложила несколько выходов на выбор. Первый: бросить институт или доучиться до очередного семестра, взять академку и вернуться на время родов и выкармливания домой. После вчерашней сцены? Да, кивнула она, эти и отравить могут. Но можно разменять квартиру… нет, это тоже опасно. Второй: перейти на заочное и устроиться на работу. А потом? Да, так себе вариант. Ну, тогда только через наше скорбное заведение. Я вскочила: никогда! Она гаркнула: «Сядь!» и объяснила, что не призывает отказаться от ребёнка. Делается это так: мать просит поместить сюда ребёнка временно в связи с трудными жизненными обстоятельствами. Некоторые так годами здесь дитя держат как в камере хранения. Будешь работать ночной санитаркой, заодно пройдёшь курс молодого бойца. Жильё предоставим. Я пискнула, что есть место в общаге, но она махнула на меня рукой: как беременность заметят, станут доставать, а уж с ребёнком через вахту не пропустят. Зинаида Григорьевна прежде всего преследовала собственные интересы. С младшим персоналом была беда, это ведь советское время, не мы за работой, а она за нами бегала. Вышли через заднюю дверь во двор. В одноэтажном флигеле располагалась кухня, прачечная и прочие подсобные помещения. Распахнула последнюю дверь, прищёлкнув языком: красота? Гладильная. Стол, шкаф с криво висящей дверцей и гладильная доска. Доску – в коридор, кровать сейчас бабы принесут.

В этой пятиметровке я прожила больше трёх лет. Горькая это была работа, особенно в первое время, потом как-то окаменела, ожесточилась.

Отец с тёткой поймали меня у института через неделю. Отец пришибленный, тётка агрессивная. Но и я уже определилась и успокоилась. Тётка мне орёт: «Подойди сюда!» Подружка, что со мной шла, испугалась: «Это кто?» И я с удовольствием ответила: «Дальние родственники. Это тётка, троюродная, что ли. А этот… не знаю. А! Тёткин муж». Отца пробрало. Он ведь ещё был под впечатлением того, что я на стенах написала: «Будьте вы прокляты, насильники!» Зато при свете дня я разглядела, почему они себя так вели: тётка-то беременная. Она на два года старше мамы моей, значит, ей тогда сорок было. Я им пожелала родить урода и ушла. Больше я их никогда не видела.

Зинаида Григорьевна спуску мне не давала. Сын в заведении жил на общих основаниях. Даже в свою комнату мне его брать не разрешала. Это было жестоко, но справедливо. Только в год диплома он поселился со мной. Когда ему исполнилось три года, его было положено передать в другое учреждение. Тут уж я сына забрала официально, только на время моего отсутствия воспитательницы брали его в группу.

На распределении мне предложили родной город. Я отказалась, попросила любую глушь, но только с предоставлением жилья. Так я попала в Утятин. Чуть пожила в общежитии и получила двухкомнатную квартиру в новом доме. Когда я вошла в это светлое, роскошное по сравнению с гладильной жилище, то поцеловала стену и заплакала. Сын испугался и заплакал вместе со мной. Я подхватила его на руки и сказала: «Всё! Мы больше никогда не будем плакать! Здесь мы будем счастливы!» Ошиблась. Через пятнадцать лет в этой комнате и на этом месте я не плакала, я выла.

Всё у нас было: и хорошая еда, и мебель, и одежда, и поездки на море. Коля рос здоровым и умным мальчиком. Единственное – очень не любил детский сад. Своего пребывания в сиротском заведении он помнить не мог, но страх, что его бросят, сохранился. Права была моя мама: тем, кто ребёнка бросал, прощения нет. Вот и меня кара настигла. То младенческое сиротство научило его думать прежде всего о себе и других не жалеть. Да и я потакала ему, помня о своей вине.

На втором курсе Коля заявил, что познакомит меня со своей невестой. Привёз. Я спросила, не могут ли они малость со свадьбой подождать. Нет, ответили. Невеста слегка беременна. Ну что ж, вздохнула я, помня о своём горьком материнстве, расписывайтесь! И молодые выставили мне калькуляцию свадьбы. Тут уж я присела. Это же были девяностые. Были у меня кой-какие накопления, но к тому времени они превратились в пшик. Я показала сыну свою сберкнижку и пояснила: то, что я ему даю на месяц из своей зарплаты, я буду продолжать высылать. Но больше дать никак не могу, я и так себя ущемляю. Ты бы видел, как они возмутились! Сын не поверил, он решил, что я деньги для себя зажала. И началось планомерное выматывание нервов. Поверь, если бы была материальная возможность, я бы уступила. Но у комбината наступили трудные времена, сначала стали задерживать зарплату, потом пришло время сокращения штатов. В первую очередь сократили ИТР. Я металась в поисках работы и денег, а сын в это время занял значительную сумму на свадьбу у «серьёзных людей», и теперь приближался час расплаты. Понимаешь, Лёня, он так и не понял, что денег у меня нет! И, когда его прижали, он явился ко мне с требованием продать квартиру. И при этом надеялся, что я в ответ на это наконец-то вырою свою кубышку! Я глядела на его самодовольное лицо и понимала, что вырастила не просто бессердечного эгоиста. Сынок мой ещё и дурак. Я не делилась с ним своими трудностями, и он вырос в убеждении, что булки на деревьях растут.