Саша Громова - Птичка по кличке «Коршун»

– Рус – она шепчет это как-то неуверенно – Рус, это ты!!!

За столом продолжается немая пауза, а блондинка кидается обнимать очумевшего мужчину. И куда делась моя фурия? Что значит это «Рус!!!». Меня успокаивает то, что я хотя бы не одна в ступоре. В нем находятся все, кроме Светы, естественно. Вот и пришли на разборки.

Светик наконец-то отлепляется от Стрельцова.

– А это я… Светлячок… помнишь? – подруга неуверенно мнется и протягивает руку раскрытой ладонью вверх, демонстрируя старый тонкий шрам. Кажется, Светка говорила, что стеклом порезалась, когда я интересовалась.

Выражение на лице синеглазого меняется с бешеной скоростью. Шестеренки в голове что-то прокручивают. Мужчина еще раз осматривает подругу с ног до головы. Громкий вдох, затем выдох. Хватает ее буквально, впечатав в грудь и произносит:

– Охренеть, Светлячок, и правда, ты.

Отброс, голодранец, без рода и племени, шпана, детдомовец. Все это про меня. Я оказался в стенах детского дома, когда мне было шесть. Худосочный заморыш, смотрящий волком на все и всех.

Мать алкоголичка со стажем. После очередного заседания совета местных бичей у нас на кухне завалилась на диван, закурила и вполне закономерно отключилась. Убогая однушка, значившаяся домом, сгорела дотла, вместе с женщиной, которую положено называть не иначе как мама. Меня спасло только то, что гулял на улице. Гонял в футбол в соседнем дворе. С того дня жизнь зашла на новый вираж.

Те, кто считают, что детский дом более подходящий вариант, чем нерадивые родители, ошибаются. Лучше бы я спал на старом, вонючем матрасе времен Куликовской битвы в своем углу за шкафом, чем попал в этот ад.

Детдом – это тюрьма, в которую посадили ни за что. Просто потому что ты остался один, и никому на хрен не нужен. Из всей родни была только тетка Тома – старшая сестра матери. Ей предложили забрать меня, но та отказалась, ссылаясь, что я такой же конченый, как и ее младшая. Яблоко от яблони так сказать. Мне было всего шесть – но я все помню, до мелочей. Память, сука, очень злая.

Место ставшее новым «домом» не сулило ничего радужного. Вечно голодные до любви, ласки и нормального отношения дети. Через-чур ранний секс, безнаказанные изнасилования, дедовщина и зависть. При чем, не важно, что поспособствовало. То ли найденная стекляшка в общей песочнице, то ли приходящие смотреть, которых ты вдруг заинтересовал. Вечная злоба и боль. Ненависть на весь мир и желание вылезти из этой зловонной жижи. Вот что такое детский дом. По достижению восемнадцати лет ты уже поломан как физически, так и морально.

Была у нас нянька Зинка по кличке Муха – та еще сука. Детей она просто ненавидела, при чем, не пыталась этого скрывать. Унижала, гнобила и всячески издевалась особенно над соплюхами. Ведь старшие могли дать отпор, но опять же не всем. Меня Муха обходила стороной, даже взгляда не переносила, да и вообще редко кто выдерживал, как и сейчас собственно.

В день, когда мне стукнуло шестнадцать, в нашем аду появилось новое лицо. Белокурая девчонка в красивом ажурном платье, белоснежных колготках и лаковых туфельках с бантами. Ее глаза метались по лицам детей, отвратным желтым стенам и посеревшим занавескам, а пальцы комкали подол платья до белизны в костяшках.

Мне хватило секунды, что бы понять – она не выживет здесь. Этакий комнатный цветочек, который всю жизнь холили и лелеяли, а тут резко вырвали с корнем и бросили на грязный асфальт под ступни прохожих.

К своим шестнадцати я уже был старожилом этих стен и заработал определенную репутацию. Драки, бесконечные потасовки и выяснение отношений – без этого никуда. Поэтому решил взять кроху под свою опеку. Не знаю, чем тогда руководствовался, просто принял решение, что не дам ее обидеть. На сам цветочек я планов не имел.

Ей всего двенадцать – совсем еще глупышка. Хотя в этом возрасте многие присутствующие здесь девчонки – уже давно не невинны, и в большинстве не по своей воле.

Своего светлячка я оберегал ровно месяц и даже привязался к ней, как к сестренке, которой никогда не было. А потом ее забрали, что не удивительно. Хотя в таком возрасте удочеряют редко, предпочитают малышей, которые как чистый лист.

Со светлячком же дело обстояло иначе. Мы много с ней общались. Сначала она меня боялась, а после не отходила и на шаг, бегала как хвостик. За что и получила это шрам на ладошке. Софка – дура приревновала, решила устроить ей темную, что, в общем-то, норма для здешних. Но я вовремя успел, и мой хвостик отделался лишь неглубоким порезом.

Малышка оказалась дочкой богачей, ее родители погибли в автокатастрофе, других родственников вроде как не было. А через месяц она меня покинула. Ее забрали.

В день прощания девчонка поцеловала меня в щеку и сказала «Рус, я всегда буду тебя помнить… и любить» . Я тогда лишь хмыкнул и приобнял ее. Забудет она и меня, и эти дни как страшный сон.

Я бы хотел забыть весь ужас, что тут творился. Но уже не смогу. А у нее еще есть шанс.

Как только золотистые кудряшки скрылись за забором, ко мне подошел Гоша. Мразота. И громко так выдал: «Что, не дала тебе светля-чок?! А я бы ее отодрал!». Все. Переклинило. Разбил ему морду и еще парочке прихвостней, которые пытались рыпнуться на меня, когда этот уродец уже давился кровью. Пожалуй, появление светлячка – это единственное светлое воспоминание из так называемого детства.

Конечно, до детского дома моей жизни тоже нельзя было позавидовать. Вечный голод, холод и мытарства по улицам, да по соседским бабулькам. Они жалели маленького оборвашку, сетовали на никчёмную мамашу и подкармливали.

Баба Сима из пятой квартиры даже конфеты иногда давала, хоть и сама жила на копеечную пенсию. В «тюрьме» номер семь с добычей еды дело было проще без условно, но появились другие беды.

Дети по натуре своей жестоки, а детдомовцы не знают ни любви, ни жалости. Там как в животном мире – выживает сильнейший. И я выжил.

Сейчас мне тридцать два года, и я даже не помышляю о женитьбе и детях. Зачем? И так все прекрасно. Бизнес, путешествия, валюта на счетах и в кошельке, телка тоже может быть любая, достаточно только ткнуть пальцем.

Сегодня мы с Аббасом выбрались в бар, отметить последнюю сделку. Только потянулся к запотевшему бокалу, как к столу швартуется чье-то бедро. Я скольжу глазами по силуэту и останавливаюсь на перекаченных губищах призывно вишеневого цвета.

– Рус, милый, привет, а ты почему не пишешь, не звонишь – ее рот искажает наигранная гримаса обиды – а я все ждуууу – девушка складывает тонкие руки под грудью, чем приподнимает ее, демонстрируя в более выгодном свете.

– Знаешь, Ир – начинаю я, а малышка тут же пучит глаза и так пронзительно верещит: