Свежов и Кржевицкий - Реквием одной осени

«Братья бородачи» жестами пригласили меня пройти в «исполком», проводили до маленькой комнатки, и пожелали приятно отдохнуть пару часов до выезда. Оставшись один, я прочитал записку Ибрагима. Корявыми буквами, выражаясь фривольно, на обрывке газеты Старшой нацарапал: «Заграбастаешь чувиху – вали охламонов – дуй в черномазию». Слог, конечно, не очень-то изысканный, из чего я сделал вывод: «братья» по-русски понимают кое-что, но в России не жили и не учились, и если записка попадёт к ним, то ничего не поймут; до девушки меня всё-таки доставят, но основания не доверять «братьям» есть, и очень весомые; «черномазия» = Нигер, там спокойно, и есть наше посольство или консульство.

Дело оставалось за малым – убивать, чтобы выжить, и выжить, чтобы выполнить задание.

И я их убил. Чужой смерти я не боялся – приходилось уже людей на тот свет отправлять. Сложно было выбрать момент, решиться. Ведь я не знал куда мы едем, и сколько людей там окажется. Да к тому же Ибрагим не пояснил, валить ВСЕХ или только этих двух…

Девушка оказалась на одном из кочевий (так, по степному, я называю эти места, потому что, к стыду своему, не знаю, как они называются в пустыне), на стыке границ Ливии, Нигера и Алжира. Наверное, Ибрагим знал об этом и, отчасти, поэтому рекомендовал бежать в «черномазию». Ей повезло. Её действительно собирались продать, но из-за мятежей на севере чёрного континента, всполошились серьёзные люди и в соседних государствах. И канал поставки встал. Ей повезло дважды. Её могли бы просто поиметь и убить, и правильно бы сделали. Но жажда наживы сыграла против «синдиката». Её не били, не насиловали, а хорошо кормили и даже давали мыться, невесть откуда привозя по бочке воды в день. Они не теряли надежды поживиться, они надеялись неизвестно на что, и всячески пытались сохранить «товар» в надлежащем виде. Жадность фраера сгубила…

И не только фраера…

***

Звоню Игоряну.

Игорян – мой старинный друг, художник и поэт (шутка), человек с хорошими манерами по происхождению, а также анархист, бабник и алкаш по жизни. По теперешней жизни. А в прошлом кадровый офицер, чья военная карьера рухнула стремительней, чем взлетела. Впрочем, он этим не удивлён особо, ведь иначе и не бывает. Ныне он рядовой клерк, как сам про себя шутит, напевая известную и некогда популярную песню: «мне повезло, я не такой, как все, я работаю в офисе». А сколько водки мы с ним выпили, а сколько баб отымели… Он красавчик с накачанными бицепсами, порой излишне плоским юмором и мечтами о несбыточном, всегда был любимчиком девочек, девушек и женщин, а сам за всю жизнь любил только одну…

Он снимает трубку быстро, после двух гудков. Он, как и я, терпеть не может телефонных разговоров, и несколько раздраженно выпаливает:

– Да!

– Пи. да! – на его манер, злобно, но шутливо, как могут себе позволить только друзья, выпаливаю я. – Работаешь?

– Нахожусь на рабочем месте…

Он уроженец Абхазии: отец русский, мать армянка из Агудзеры. Жить, правда, под субтропическим солнцем довелось ему недолго – всё сломала война.

От Ингури до Сухума грузинская гвардия дошла быстро. По пути убивали, разрушали и грабили. Армянам, жившим зачастую зажиточно, досталось особо. Отец, профессор какого-то там университета, востоковед-полиглот, чудом успел спасти семью – на последнем самолете улетели во Владикавказ. Потом был Питер. А в школу он пошел уже в Царском Селе, где мы и познакомились, учась в первом классе «Б».

Говоря короче: грузин он не любит, Кавказ ему дом родной, и да – он тоже полиглот. Русский, грузинский, абхазский, армянский – свободно; некоторый специфические диалекты Кавказа – тоже; английский, немецкий, итальянский – на уровне достаточном для делового общения; а ещё по-французски наблатыкался, и в старших классах головы девкам дурил на загляденье эффектно своими «белями», «лямурами» и «тужурами». Одно слово – уникум. Дар природный у него. Талант. Но, не смотря на это, только по блату сумел подвизаться в аналитическом центре стратегических исследований (ни или что-то такое, я точно не помню), специалистом по Кавказскому вопросу и странам арабского мира, который вместе с языком недурно изучил в военной академии.

– Ну тогда пользуйся положением и бери отпуск. Есть тема.

Я знаю, что он любой кипеж поддержит, и отпуск ему дадут без вопросов. Мы уже так делали. Блат, есть блат.

– Куда рванём на этот раз? Мне бы в небо… – печально вздыхает он.

– Неба не обещаю, но к Богу приблизимся. Вечером у меня. Как обычно.

***

Как обычно – это в девять. Или, по-военному точно, как предпочитает Игорян, в двадцать один нуль-нуль. Так повелось много лет назад, ещё в школе, что все вечерние тёрки-пьянки-гулянки стартуют в это время. После выпуска десять лет прошло, мир изменился, изменились люди, а мы всё те же. Нас упрекают, что мы так в детстве и зависли, а мы отвечаем, что это стабильность, и плюём на весь мир, с его общественными моралями и устоями. Пусть остальные живут, как хотят, лишь бы нас не трогали. Но общество с упорством дятла продолжает долбить своё: тридцатник на носу, пора за ум взяться, жениться, и гулять хватит, и пить-курить бросайте; надо становиться ответственными и серьёзными, строить планы и смотреть в будущее, а не плыть по течению. А мы продолжаем гнуть своё, и швыряем наличностью в алчные блядские рожи, притаив в своих сердцах местечко для единственной любви. Игорян остервенело рвётся в своё «небо», чтобы оторваться от своего настоящего, ведь его «единственная» осталась в прошлом. Я же более спокоен, ведь уже, только что, нашёл ту, которая это место заняла. Кажется, заняла…

Но, несмотря на дружбу и вопреки общественному мнению о том, что мужики всегда «трут» о бабах, я молчу о причине своего порыва уйти в отрыв, а прибывший точно по расписанию Игорян спрашивает:

– А чего так вдруг?

– А пуркуа бы и не па?

– Логично. Порыв не терпит перерыва. Понимаю. Когда стартуем?

– Утром. В шесть.

– А план?

– По обстоятельствам…

Мы сидим на скамеечке возле моей парадной. Курим. Я чуть напряжён, как всегда перед стартом. Уперевшись локтями в колени, я смотрю куда-то вдаль, вглубь двора, и терзают меня мысли. О ней, конечно, о Кате. А ещё о том, как проходят и чем заканчиваются наши с Игоряном путешествия. Смешанные мысли, в общем. Смешанные чувства. А он тем временем вольготно раскинулся, скрестил вытянутые ноги, и попыхивает в небо не выпускаемой из губ сигаретой. Я молчу, и он молчит. Я смотрю на него и вижу блуждающую лыбу и сощуренные в звёздное небо глаза. Спрашиваю:

– Предвкушаешь?

– Как в Африке, – говорит он, и не моргающим взглядом продолжает гладить любимое небо. – Похолодает и дождь будет…