Светлана Островская - Вестсайдская история. Быляндия и небылизмы

– Слушай, старик, хочу внести ясность – тон у Игоря был несколько смущенным. – Машины у меня нет. Была да сплыла… Как ты понял, я не мильонэр… Но у меня есть подружка, ничего такого, что ты подумал, просто коллега по работе. Живем мы в Гарлеме, а работаем в Вест Энде, я с ней тремпую на работу и обратно. Аня, добрая душа, чистый ангел, сам убедишься… Вот она нас сейчас и возьмет на борт.

Видавшая виды Тайота ждала их на стоянке. Аня, тоже не молоденькая, была само гостеприимство.

– Велкам ту Амэрика! Ду ю спик инглиш?

– А литл бит…

– Мэй би идиш?

– Нот ат ол

– Аня, кончай прикалываться, мы все тут из одной песочницы – и все трое дружно рассмеялись. – . Напряжение первых минут немного спало, Аня нажала на газ и машина тронулась.

– Куда едем?

– У меня есть адрес – Миша протянул Игорю свою записную книжку.

– Вест Энд, это круто, Манхеттен, это наше всё! А второй адрес чей?

– Одной знакомой… она тоже в гостях.

– Ну ты даешь, чувак.. Не успел приехать, уже завёл связи на Манхеттене!

– Хорошо бы, но нет… просто случайное знакомство. А что, адрес тоже на Манхеттене?

– Не то слово! Крутяк! В самом центре.

– Знаете что – Аня включила дворники, чтобы очистить запыленное лобовое стекло. – Надо сделать нашему гостю прививку Большого Яблока.

В дороге Аня что-то рассказывала и показывала, а он ехал как пришибленный этим огромным городом, частоколом башен, панорамой, как будто сошедшей с чужих, когда-то виденных фотографий. Проезжая по Бруклинскому мосту, Игорь толкнул его в плечо:

– Эй парень, вэйк ап! Проснись! Это Яблочко не такое уж сладкое на вкус. Если захочешь сюициднуть – тебе сюда. Самое для этого популярное местечко.

– Ну зачем так мрачно, с божьей помощью все будет хорошо – сказала Аня и нажала кнопку магнитофона. Салон заполнили звуки каких- то странных песнопений.

– Это псалмы – предваряя немой вопрос пояснил ему Игорь – Аня у нас мессианская еврейка. Что это такое она сама тебе объяснит. С нашей пятеркой по научному атеизму этого не понять, но поскольку я отчасти в теме, объясняю для непонятливых: это помесь христианства с иудаизмом, дескать, вот придет Мессия и всех нас спасет.

– Шат ап! Заткнись!

– Молчу, молчу, молчу…

Тем временем они уже рулили по Бродвею.

– Стоять возле дома не могу. Взойдешь на крыльцо, позвони в домофон, тебе откроют. Удачи! Будут проблемы – звони.

Он нажал на кнопку с фамилией Norа Lipchitz и сердце его замерло.

– Who is…

– Michael

– Second floor…

Дверь была на цепочке, через узкую щель он увидел старуху с всклокоченными волосами и безумным взглядом слезящихся глаз. Дверь закрылась, за ней послышались какие-то шорохи, затем отворилась, и он вошел в плохо освещенную комнату.

Она была не такая уж старая, со следами былой красоты. Одета в просторный халат, опиралась на палку, и он заметил, что правая нога у нее в гипсе. Жестом свободной руки пригласила его войти и указала на просторный диван, стоящий как-то некстати посреди комнаты.

– Do you want to drink something?

– No, thanks

– I do – Сказала она и налила себе полстакана бурбона.

Ему вдруг показалось, что он сидит в кинотеатре, в первом ряду, и смотрит какой то зарубежный фильм. Желудок свело, хотелось спать, хотелось на воздух, хотелось домой…

– I’ll take you to your room. We’ll talk tomorrow.

Родители Мишеля Липшица эмигрировали в Германию из Польши, спасаясь от еврейских погромов. Юный Мишель попал под влияние социалистов, среди которых было немало евреев. После поражения социалистической революции в Германии, разгрома в Первой мировой войне и возросшего антисемитизма, он нашел себя в Бельгии. Победа революции в России обещала, что «большевизм» покончит с несправедливостью богатства и бедности, антисемитизмом, неравенством полов и т. д. и т. п. И он примкнул к коммунистам.

Женился он на девушке из Вильно, скромной, работящей, далекой от политики. Нора родилась в семье, где все крутилось вокруг отца, мать обожала его и девочке невольно передавалось это обожание.

Когда он уехал в Россию учиться коммунизму, мать зачитывалась его письмами, где он восхищался Москвой и «товарищами». Когда письма внезапно прекратились, она все никак не могла это осмыслить и считала, что он увлекся какой то большевичкой, которые по слухам, отличались свободными нравами.

Нора отца плохо помнила, своего еврейства не осознавала, но разговоры о справедливости и всеобщем равенстве прочно застряли в ее детской головке.

Когда немцы оккупировали Бельгию, ей было десять, и для нее ничего не изменилось, но когда мать нашила на ее пальтишко желтую звезду, тревожные мысли о несправедливости уже прочно ею овладели.

Офицер в гестапо, куда их с матерью вызвали повесткой, объяснил, что их отправляют в трудовой лагерь, разрешив взять с собой ценные вещи. Трудовой лагерь Мехелин на территории Бельгии был на самом деле пересыльным лагерем для концентрации евреев и цыган, отправляемых в Освенцим. Мгновенно повзрослевшая Нора уже понимала, что справедливость – химера, свобода и равенство – брехня.

Насмешкой судьбы оказалось и то, что они с матерью попали в тот самый поезд, на который была совершена атака бойцов бельгийского сопротивления. Под названием «Конвой поезда №ХХ» эта атака вошла в историю Холокоста.

19 апреля 1943 года, «Двадцатый конвой» покинул транзитный лагерь Мехелен, везя 1631 еврейских мужчин, женщин и детей. Впервые вагоны третьего класса были заменены грузовыми вагонами с колючей проволокой, оплетающей маленькие окна. Поезд на небольшой скорости шел в Освенцим через территорию, оккупированную немцами. Условия содержания были ужасающими, многие умирали в пути. На каком-то этапе бойцам Сопротивления удалось остановить поезд и открыть вагон, в котором находилась Нора с матерью. Заключенные бросились бежать. Многим удалось скрыться, многие погибли при падении с поезда, многие были застреляны, остальные пойманы и отправлены в Освенцим следующим поездом.

Нора была из тех, кого поймали, а маму застрелили.

В Освенциме ей повезло. Она попала в бригаду женщин, разбирающих вещи, отобранные у прибывающих. Ей было почти четырнадцать. Несмотря на весь ужас существования она превратилась в красивую молодую девушку. Так на сломанной ветке дерева зацветает напрягшийся бутон. Светлые волосы отросли и закудрявились, зубы, кожа, крепкое молодое тело, все это хотело жить несмотря ни на что. Таких юных красавиц немцы выставляли встречать прибывающий транспорт, создавая у измученных дорогой людей успокаивающий эффект. Часто кто-то находил в толпе своих близких, знакомых. Нора никого не искала, у нее никого из близких не осталось.

Однажды, разбирая вещи умерших, предназначенных к отправке в Германию, Нора увидела золотой медальон своей матери. Пропустила два удара сердца, открыла и замерла. Внутри была фотография отца, каким она его помнила перед отъездом в Москву… или не помнила, но узнала. Теперь медальон будет носить какая-то фрау, а ее сожгут, как других, если найдут у нее медальон… ну и пусть! И она спрятала медальон в трусах.