Юрий Денисов - Каинова печать

– Смерть – итог жизни, её разгадка, – Костомаров и сложил пальцы «домиком». – По тому, как человек умирал, можно сказать, как он жил. Не стоит всё списывать на условия: из нищеты выходят и убийцы, и гении. Человеком управляют желания. Вопрос в том, чего ты хочешь сильнее – жить или умереть. Да и, знаете, Маяковский тоже заявлял: «Светить всегда, светить везде – вот лозунг мой и Солнца!». И надел деревянный бушлат в 37 лет.

– Ну вы же видели: на экране человек совершенно вменяемый, здоровый во всех смыслах, полный сил. Какая тут ещё «жажда смерти»?

Костомаров вздохнул:

– Уфф… значит, предпосылки суицидальной депрессии: прежде всего, травмирующее событие, ломающее жизненный уклад – смерть близких, предательство, трагическая любовь. Человек как бы оказывается выброшен из материнской утробы, становится беспомощным, – вернее, осознаёт свою беспомощность, тогда как прежнее ощущение безопасности и всесилия было ложным. Кризис – возможность открыть в себе скрытый потенциал. Но самоубийца, как уже было сказано, ни во что не верит. И в конечном итоге перестаёт верить в самого себя – из-за сложившейся привычки всё подвергать сомнению и развенчанию. Дух отрицания превышает некий критический порог, и в конце концов человек доходит до того, что отрицает самого себя. Это ярко воплощено Достоевским в образе Николая Ставрогина. Кроме того, жизнь-то нас как проверяет: в критический момент подсунет такой лёгенький, но в перспективе губительный выход. Ни в коем случае нельзя хвататься за эту соломинку – она гнилая. Лучше биться на воде, не ожидая помощи – авось не потонешь, и плавать научишься… Решающую роль всё-таки играет неверие, потеря духовных и нравственных ориентиров. Поэтому – бедняге кажется, что выхода нет.

– Значит, жизненная драма накладывается на некий духовный кризис?

– Да.

– А если человек себя всё-таки не убивает, преодолевает депрессию?

– Психологический кризис – состояние, при котором невозможно дальнейшее функционирование личности в рамках прежней модели поведения, даже если она целиком устраивала данного человека. Продолжая жить, в некотором смысле вы всё равно умираете. Для индивидуума с сильным духовным стержнем кризис действительно становится актом перерождения, обновления: ломка старой личности и рождение новой. Феникс восстаёт из пепла, так сказать. Но если этого не происходит по понятным причинам, человек всё больше погружается в депрессию, и тогда…

– Какая, к чёрту, депрессия? – перебил я. – Вы его сейчас видели? Похож он на человека в кризисе?

Наконец со своей обычной бесцеремонностью в разговор вклинился Доренко:

– Вот когда такие вещи происходят, мы собираемся и начинаем врать. Лишь бы правде в глаза не смотреть. Сергей Грановский, без сомнения, оставит о себе разные воспоминания. Он был весьма сложным, противоречивым человеком, нередко одержимым тёмными, иррациональными порывами. Его героизму и без меня воздали дани, теперь поговорим о дряни…

– Как вы смеете порочить его светлую память?

– Кто порочит его «светлую память»? Но ведь он пил как сапожник, это факт!

– Вот видите, какой образ жизни – постоянные оргии! – кивнул отец Кирилл. – А нападки на церковь? Всерьёз обсуждался вопрос об его отлучении! Из его души ушёл Бог, на его место пришёл дьявол. Да, господа! Мир по – прежнему лишь поле битвы между ними, а поле битвы – сердца людей! И у нас нет третьего пути, только роковой выбор – либо свет Божьего пути, либо летишь в бездну подобно гадаринским свиньям. Пока мы не примем это как факт, у нас будут и необъяснимые убийства, и самоубийства от скуки, и насилие в семье, и зверские драки школьников, когда пятеро одноклассниц забивают шестую ногами, таскают по грязи за волосы, а вокруг все стоят, смотрят, смеются и снимают на сотовый! Да ведь это животные, если не сказать хуже! Здесь правильно было сказано по поводу Грановского и его так разгульной жизни – именно внутренняя пустота, нигилизм провоцировали его на постоянный поиск сильных ощущений, наслаждений, скандалов, конфликтов… Здесь нет никакого противоречия! И вот такие люди, которые «берут от жизни всё», рано или поздно страшно раскаиваются. Они вдруг осознают, что взяли от жизни всё, кроме главного.

– Сергей был ещё молод, а молодости свойственно заблуждаться, – возразил я. – В последние же месяцы он пытался измениться. Говорю вам: он не только не был в депрессии, но напротив, как будто открыл что-то важное и только начинал жить. Он был полон планов и надежд. Он собирался жениться, венчаться!

– Ну конечно, – ухмыльнулся Доренко. – Теперь мы забудем его скотство и объявим его невинным агнцем на закланье, как было с гражданином Есениным. Почему бы нам не причислить его к лику святых?

– У меня почему-то создаётся ощущение, что я уже на Страшном Суде. То есть я так понимаю, здесь ангелы собрались. Вот что я вам скажу, господа: что бы мы ни узнали о Сергее – мы не имеем права бросить в него камень. Есть только Божий суд, человеческий слишком себя скомпрометировал. Он отпускал убийц и распинал святых. Сергей не был святым, но кто им является? Раз все сюда пришли, чтобы судить его с позиций Высокой Нравственности, то я считаю своим долгом выступить его адвокатом. Я процитирую слова Александра Сергеевича Пушкина: «Толпа в подлости своей радуется унижению высокого, слабости могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении: „Он мал как мы, мерзок как мы!“. Врёте, подлецы! Он мал и мерзок не так как вы – иначе!».

В студии повисла звенящая тишина. Доренко иронично изобразил аплодисменты, я иронично поклонился.

Морозов поднял руки в примирительном жесте:

– Господа, страсти слишком накалились! У меня ещё один вопрос к господину Костомарову: мог ли Сергей Грановский убить себя не из-за личностного кризиса, но… из чувства вины? Стало известно, что он поссорился незадолго до смерти с женой, которую, по-видимому, действительно любил. Причиной ссоры явилось, скажем так, неадекватное поведение самого Сергея Юрьевича.

– Конечно. Вина – это прежде всего самоосуждение, самонаказание, направленный на себя агрессивный импульс. В результате подобные чувства приводят к мыслям о самоубийстве.

– Давайте предоставим слово Илье Ильичу, не зря же он приехал! Илья Ильич, расскажите, как Вы познакомились с Сергеем Грановским?

Вебер как будто погрустнел ещё больше, обвёл присутствующих взглядом и начал очень тихим, спокойным и монотонным голосом:

– В начале 2000-х я был редактором в маленьком Тверском издательстве «Аполлон». Мне принёс рукопись робкий, застенчивый юноша. Сергей Грановский. Вы бы не узнали его тогда. Скажи мне кто-нибудь тогда, что он будет известен на всю страну своими эпатажными выходками, я бы рассмеялся. Видно, с тех пор он сильно изменился. Он принёс рукопись. Это был его первый роман – «Новгород под снегом». Только тогда он назывался «Тверь под снегом». Замечательная вещь, я понял это с первых страниц. И лично пробил издание книги. Тиражик в пять тысяч два месяца пылился на полках… а потом случилось нечто невообразимое! Всё раскупили в три дня!