Людмила Евграфова - Бабочки и хамелеоны

– Семочка, ты прости меня… – засуетилась Соломатина, – когда только эти проблемы кончатся? Просто ужас какой – то. То одно, то другое! – и громко вздохнула для пущей убедительности.

– Да, ладно, разберемся – махнул рукой Семен. Он был учеником ее первого мужа и, уважая память его, к вдове тоже относился с почтением.

– Попейте чайку, Семен Федорович, – подала голос Люба, – восстановите свой водно – электролитный баланс.

– Пожалуй, не откажусь, – он подсел к столу.

Следующий урок у Соломатиной был в паре с Николаем Петровичем. Каржавин вышел в зал, чтобы подготовить гимнастические снаряды к уроку. Прасковья, с большой неохотой отставила кружку и вынырнула из уютного дивана. Мельком взглянув на себя в зеркало, она поправила непокорный локон, и ни с того, ни с сего произнесла слышанную где-то фразу:

– Он женат, но еще не умер.

Люба так и не поняла – это шутка, или новый девиз?

Подготовка к торжественной дате была проведена Соломатиной весьма ответственно. Стол у Прасковьи Петровны, несмотря на «галопирующую» инфляцию» и декларируемую с экранов «прогрессирующую нищету народа», удался на славу. Сверкали в баночках скользкими боками грибочки маринованные, из – за которых «мальчик» сломал себе ногу. Призывно плавали в смородиновом листе и укропе огурчики соленые. Возвышалась в салатнице хрустящая капуста двухнедельной закваски. Призывали сногсшибательным духом разные мясопродукты: колбасы, ветчины, копчености. Море удовольствия обещала горячая отварная картошка, украшенная зеленью, а также, пользующаяся заслуженной любовью коллектива, царица стола – строганина из нежно – белого мяса трески. И, конечно же, главным достоянием были вино-водочные изделия!

Праздничный обед состоялся сразу по окончании уроков. После первого тоста за здоровье виновницы торжества стояла благоговейная десятиминутная тишина, только вилки ритмично позвякивали о тарелки, создавая какую-то особую музыку, терапевтически приятную для слуха вкушающих.

В душе-то каждый из присутствующих готовился сказать Прасковье Петровне что – либо хорошее, панегирическое, из радостной сиюминутной благодарности. Николай Петрович, почувствовав невысказанное желание коллег, занятых гастрономическим разгулом, встал, одернул мягкий, объемный пуловер, взял в руку стопку, и сосредоточился.

– Я в коллективе человек новый, – тихим голосом начал он, – владею не всей информацией, но, несомненно одно, под руководством энергичного, деятельного старшего педагога Прасковьи Петровны, мы смело идем вперед, осваивая новые методики преподавания…

Люба хмыкнула…

… И, благодаря стараниям этой замечательной женщины, в нашем скромном маленьком коллективе царит очень дружественная, почти теплая обстановка. Нас, мужчин, теплая обстановка всегда вдохновляет! Прошу поднять бокалы за нашу славную, добрую и сердечную Прасковью Петровну.

Расчувствовавшаяся Прасковья одарила Николая Петровича проникновенным взглядом.

Не буди лиха, пока оно тихо!

Любочка наклонилась к сидящей рядом задушевной подруге, Алле Сергеевне, учителю английского языка, «женщине приятной во всех отношениях»:

– «В нашем», «нашу», – чувствуешь, как быстро Каржавин адаптировался в коллективе? Ну и театр!

– Да…он ловко замаскировал существенную ложь несущественной правдой, – ответила ей Алла, – однако кое-кто принимает все за чистую монету!

– Ага…смотреть на это – одно удовольствие. Обожаю загадывать, как дальше разовьются события…

– Не расшатается ли моральная устойчивость Николая Петровича в вашей обволакивающе – нежной обстановке? – Алла с невинным видом подхватила маринованный грибочек и отправила в рот.

– Не думаю, он под строгим присмотром. Жена «недремлющее око», «перископ из унитаза» – сострила Любочка…

– Ни одной жене это еще не помогало….

Все это они произносили шепотом, на фоне других застольных разговоров, опасаясь бдительных слухачей и тайных наблюдателей . Они знали, что половина присутствующих, мягко говоря, недолюбливали друг друга, но каждый день собирали себя в кулак и, шествуя в класс, привычно улыбались коллегам. Многие недолюбливали свою работу и детей, которым по инерции сеяли «разумное», «доброе», «вечное». Не любили свою зарплату, свое правительство и свою страну. И не были уверены, что в ближайшем будущем изменятся сами, и что-то изменится вокруг них. Изъязвленное отсутствием нравственности общество постсоветских лет, не хотело понимать, что это само собой не рассосется.

Постепенно убывали ряды и званных, и избранных. Прасковья устало обмахивала себя почетной грамотой, чтобы хоть какое-то подобие ветерка остудило жар в груди. После пяти рюмок водки, глаза ее реагировали только на один движущийся предмет – на Николая Петровича. Желая разгрузиться после плотного обеда, он подошел к тумбочке, где стоял магнитофон.

Прасковья повеселела, действие Каржавина понравилось ей тем, что в программу праздника включались долгожданные танцы. А танцы – это узаконенное обнимание с Николаем Петровичем, это вожделенная близость!

Подруги, прибрав на столе и перемыв освободившиеся тарелки, минут через десять вернулись в кабинет. Магнитофон на полную громкость издавал саксофонные рулады. Голос Шуфутинского томно пел о любви, а Прасковья Петровна, положив левое ухо на мягкий пуловер Каржавина, мурлыкала в унисон с Шуфутинским: «зачем Вам это знать, зачем Вам это знать, что я не сплю все ночи?». Николай Петрович обреченно, словно пленник, двигал ногами, приняв на себя вес ее грузного тела. Лицо Соломатиной разгладилось и поглупело. Тик – так ходики, пролетают годики! Надо успевать! Что за прелесть эти танцы! Танцы – шманцы – обжиманцы! Люба и Алла застыли, наблюдая эту очаровательную картину.

– Мотаем отсюда, – сказала подруге Алла, чувствуя весь идиотизм происходящего.

Люба посмотрела на Николая Петровича. Лицо его было страдальческим. Он не хотел Голгофы, которая его ждала.

– Нет, не сейчас, – сказала она, – иди, выручай Каржавина из цепких рук инквизиции.

– Думаешь надо? Ладно, поможем человеку, – улыбнулась Алла, – подошла к танцующим и резко хлопнула в ладоши над ухом впавшей в эйфорию Соломатиной.

Прасковья очнулась, видимо, не сразу сообразив «что», «где» и «когда» с ней происходит. Николай Петрович быстренько посадил Соломатину на диван, вздохнул с облегчением, подхватил Аллу Сергеевну за талию и с удовольствием закружил ее вальсом, никак не соотносясь с медленным темпом музыки, все дальше и дальше уводя от света.

Соломатина сфокусировала взгляд на танцующей паре. Она считала Аллу почти своей ровесницей. Подумаешь, разница – шесть, пять, четыре годочка! Тоже не девочка! Ей почему-то не понравилось, как Николай Петрович смотрит на Аллу Сергеевну. Прасковья нахмурила брови и сделала попытку встать с дивана, чтобы отвоевать его у соперницы, однако продавленный диван не отпустил ее. Тогда, раскачав отяжелевшее тело, Соломатина ухватилась за подлокотник, и повторила попытку. Наконец, ей удалось вынырнуть из диванных тисков, но Люба на полдороге перехватила ее: