Елизавета Михайличенко - «Ахматовская культура» или «Не ложи мне на уши пасту!»

— Инцидент, — терпеливо объяснила теща. — Роковое штешение обштоятельштв. Я думаю, Фимошка имел в виду оштавшуюшя в Рошшии культуру вируша, а не шеловека… А в конце он уже пошти кришал, штрашно нервнишал. Кришал: «Ты шам конокрад пробирошный! Это моя идея!» А потом брошил трубку и вышкошил жа дверь…

Теща демонстрировала готовность к сотрудничеству, что было непривычно, а, следовательно, подозрительно. Может, это она? Вроде, уж ей-то точно незачем, разве что из общей стервозности. Ну да, мстит Умнице за зубы.

Слоняясь по загроможденной квартире, я вышел на балкон. Он был завален барахлом так, что курить здесь мы теперь сможем только по-очереди. Бедный Левик, все-таки выкинули его лыжи на свежий воздух. Как и мое альпинистское снаряжение. Я взял не раз бывшую в употреблении веревку и не испытал ожидаемых ностальгических эмоций. Что-то меня в ней не устраивало. Никогда я так веревку не сворачивал. Правда, перед отъездом я был в таком состоянии, что черт его знает… Но, с другой стороны, не в худшем же, чем когда в сумерках под дождем, когда мы все-таки спустились, Бизон все восхищался моей аккуратно свернутой веревкой. Обещал, что в следующий раз вместо венка положит ее мне на могилу… Кто же это ее развернул, а потом неумело свернул? После того, скажем, как спустился по ней с балкона? Да кто угодно.

Клуб ходил в горы регулярно и в полном составе. Я бросил веревку и пошел к Ленке. Она остервенело рубила на кухне зелень.

— Так их! — прокомментировал я. — Изменников Родины. Изрубить в капусту!

Ленка отшвырнула нож:

— Дурак! Это действительно они!.. Хоть я и не должна была тебе это говорить… До завтра не должна была… И если я нарушаю свое обещание, то это только потому, что ты…

— Стоп. Говоришь, до завтра? Они что, уже пакуются?

— Они уже упаковались, потому что завтра переезжают в Рамат-Ган… — Ленка осеклась и уставилась на меня. — Н-не может быть… Господи, какая я дура!.. Нет, все-таки они не могли так со мной поступить!

— Конечно, — кивнул я. — Моральный кодекс исполнителя самодеятельной песни. Угробить еще пять миллионов евреев это они могли. А соврать тебе — невозможно и представить! Подумаешь, Рамат-Ган — Мичиган… Что именно ты не должна была мне говорить? Подробненько и быстро…

Быстро не получилось, а подробненько — да. Ленка камлала, как шаман, все больше впадая в транс. Под рефрен «как же они могли?» выстраивалось примерно следующее: решив бороться до конца за выживание семьи, народа и человечества, Ленка, сопровождаемая гудением, руганью и скрипом тормозов, доехала до Петах-Тиквы и обрушила на Капланчиков свое о них мнение. Первым обрел дар непечатной речи Сема. Короче, Ленку послали, и она пошла. На лестнице ее догнала Тамарка и не только извинилась за задерганного переездом на новую квартиру мужа, но и созналась, что этот дурак стащил вчера по-пьяне пробирку с вирусом, считая, что продаст его на первом перекрестке и рассчитается с долгами. Козел, конечно, теперь-то он протрезвел, все понял и ему стыдно. Вернуть стыдно, а уничтожить жалко. Сейчас его лучше не трогать, а утром они переедут, Сема успокоится и она клянется, что к вечеру уговорит его представить все шуткой над Умницей и вернуть пробирку. Только никому не надо ничего говорить до завтра — Сема просто не переживет позора. Главное, не говорить Боре, а то он начнет действовать по уставу и все испортит, простому что ему просто сложно понять, что люди хоть и делают глупости, но остаются при этом людьми и друзьями…

Дорога была каждая минута. Я надеялся, что они летят «Эль-Алем», [25] израильская государственная авиакомпания, не работающая по субботам а значит раньше исхода шаббата не упорхнут. Все-таки сложно в нашем государстве экспромтом улететь в субботу.

На выезде из города я подобрал Умницу, понуро тащившегося вдоль дорожной клумбы и предложил ему автомобильную экскурсию. А потом почти всю дорогу до Петах-Тиквы развлекался, пресекая расспросы о расследовании вымышленными историями о длинных руках русской мафии, с небывалой жестокостью расправляющейся с неугодными русскими израильтянами.

Едва мы свернули с Аялона на сороковое шоссе, Умница углядел указатель на Петах-Тикву и сообразил:

— К Капланчикам? Есть улики или просто проверка?

— Есть сведения, что они пакуются.

— Дай Бог, чтобы это были они! — прочувствованно вымолвил мой спутник.

— Почему?

— Потому что они долго будут искать безопасный способ загнать вирус какой-нибудь спецслужбе… А вот если такое страшное оружие попало к каким-нибудь маргиналам… То все.

На что-то он явно намекал.

— Это к каким же?

— Например, к сатанистам… Кстати, а что это у тебя Левик ходит с такой прической?

Действительно, Левик как-то мерзко в последний раз подстригся. Выстриг широкую борозду от лба к шее. И череп этот… Ничего про него не знаю. Пора ребенком заняться в конце-концов, а то упустим.

Уже в сумерках мы въехали на безликую окраину Большого Тель-Авива.

Петах-Тиква — поселение со славным сионистским прошлым и пыльным серым настоящим города-спутника.

Я звонил, пинал дверь — соседи даже не высунулись.

— Нету дома, — не выдержал Умница. — Свалили.

— Далеко не свалят, — пообещал я.

Умница кисло кивнул, но посмотрел недоверчиво.

Аэропорт уже раскочегарился. Мы прошли все залы с регистрационными стойками. Ни в одной из очередей Капланчиков не было. Умница приуныл и, бросив на меня виноватый взгляд, ушел в туалет. Я поизучал расписание — слишком много возможностей. Прощальный взгляд Умницы мне все больше не нравился. Я нашел это отродье у ближайшего к сортиру телефона — он что-то страстно шептал в трубку по-арабски. Увидев меня, он засуетился и сложил пальцы в «ОК».

— Вундеркинд, — шипел я, оттаскивая его подальше от телефона, который наверняка уже засекли, — ты что, считаешь, что я теперь пойду в службу безопасности сообщать о термосе в багаже Капланчиков?!

Он еще упирался, гад. И отбрехивался:

— Ты просто не понимаешь, Боря! Я создавал тебе фон… После предупреждения о бомбе, сделанного на арабском языке, тебя выслушают очень внимательно… Иди, заяви, что у тебя есть агентурные данные, что в багаже Капланчиков какая-то бомба… Не говори даже, что она настоящая, в прямом смысле. Скажи, что в переносном. Ведь после моего звонка они уже будут суетиться… Что ты на меня так смотришь?!

— Да так. В переносном смысле.

— Ну вот. А когда найдешь термос… я уверен, это будет термос, они его открыть побоятся, так скажешь, что он украден у выдающегося ученого, который находится тут же, за дверью, и изымешь. А спросят что внутри, отвечай… ну, не знаю, отвечай — сперма, тем более она там действительно как питательная среда используется. Кроличья. Если что-то будет надо подписать, подпишем… Ну что ты смотришь!? Ты же не скажешь, что там вирус — всех же тогда повяжут. И меня, и Капланчиков. А всю вашу семью — в карантин.