Мария Фомальгаут - Правила челолова

– Думаю, кто сошел с ума, я или все вокруг, поверить не могу, что один человек убил другого из-за какой-то безумной легенды про черного кота в темной комнате…

– Кот будет моим… даже не сомневайтесь…

Щелкает причудливым оружием, не могу толком понять, что это такое вообще.

Мерзкий холодок.

– Вы… вы что… хотите его убить?

– Ну, разумеется.

– П-постойте… я про кота…

– Так и я про кота, хотя вы правы, этого негодяя тоже пристрелить не мешало бы… кот будет моим…

Я так и не понимаю, что ему будет с этого кота, только по тону понимаю, – что-то особенное, что-то крайне важное, что-то, ради чего и правда стоит объехать полмира и застрелить других искателей, чтобы не добрались до кота… Несостоявшийся мертвец идет к двери в темную комнату, у меня что-то обрывается внутри, иду за ним на ватных ногах, бормочу что-то, да постойте, да как же, да кот же, да нельзя же…

Он разворачивается, направляет оружие на меня, глаза бешеные:

– Ни с места.

Замираю, уже чувствую, что пристрелит, не дрогнет. Он распахивает дверь темной комнаты (!) – не выдерживаю, выметаюсь в спальню, чтобы та чернота за дверью не поглотила меня…

Тишина.

Еле слышные шаги.

Сдавленный крик.

Два выстрела, почти одновременно.

Стук – какой-то обмякший, приглушенный, понимаю, что падают два тела.

Холодок по спине.

Осторожно выглядываю в холл, тут же отскакиваю, вот черт, предупреждать надо, что дверь распахнута, и черная зияющая пустота щерится на меня.

Ну, давай же, говорю я себе.

Давай же.

Пять шагов.

И снова боязно, как в детстве, и хочется захлопнуть дверь спальни, нырнуть под одеяло, затаиться, спрятаться, чтобы то, темное, не схватило, не сцапало, чтобы… тяну руку к выключателю, так и жду, что в неё кто-нибудь вцепится, нет, никто не цепляется, щелкаю кнопкой, свет получается какой-то тусклехонький, таким светом тьму не прогнать…

Сжимаю зубы.

Идти.

Идти.

Захлопнуть эту чертову дверь…

…и он пошел в темную комнату, и с тех пор никто его не видел…

Выбираюсь в холл шажочками-шажочками подхожу к черной бездне…

– Мя?

Вздрагиваю от этого настойчиво-вопросительного Мя, подскакиваю на месте, вот черт…

– Мя?

Обхожу дверь, шепотом-шепотом-шепотом…

– Мя!

Не выдерживаю, шепчу в темноту комнаты:

– Кс-кс-кс-кс-кс…

– Мя-а-а-а!

Бегу через столовую к кухне, открываю холодильник, вытаскиваю кусок индейки, что я делаю вообще…

– Мя?

Иду через столовую, только сейчас ловлю себя на том, что мне не страшно, а ведь я к темной комнате иду, а мне не страшно, нет, все-таки страшно, бросает в жар, когда вхожу в темноту комнаты, и дальше, дальше, протягиваю индейку…

– Мя-а-а-а!

Что-то касается моей руки, что-то теплое, мохнатое, щекочущее усами, что-то чавкает, обдает влажным дыханием…

Протягиваю руку, глажу пушистый мех.

Сейчас я узнаю, что может кот…

Сейчас узнаю…

…дело в том, что у моих родителей не хватило денег на нормальный дом – тогда ни у кого не хватало денег на нормальные дома – но мой отец в отличие от многих и многих не растерялся. Поэтому для жизни мы облюбовали старый фонарь, который висел на перекрестке двух уже не существующих улиц. Мы арендовали его за смехотворную сумму, нам повезло, что никому не пришло в голову брать много денег за старый фонарь.

Конечно, вчетвером уместиться в фонаре было сложновато (с родителями тогда жила моя тетушка Салли), но выбора у нас не было. Когда меня спрашивали, где я живу, я с гордостью отвечал – в фонаре, и те, кто помладше, даже завидовали мне, что я живу в фонаре. Правда, те, кто уже приблизился к рубежу взрослой жизни, только презрительно фыркали – но меня это не смущало.

Больше всех нашим фонарем гордился отец – например, он не уставал напоминать нам, что фонарь непременно должен светить, а поэтому мы все обязаны светиться. Не спрашивайте, как мы это делали, не говорите, что люди не могут светить – в то время я не задавал себе таких вопросов. Отец велел мне светить, и я светил во всю мочь. Тетушка Салли, правда, жаловалась, что устает светить так много, но глава семьи и слышать не хотел никаких возражений.

Сколько я себя помню, столько у нас были проблемы с тем, что мы живем в фонаре – то городские власти возмущались, что нельзя жить в фонаре, а отец с пеной у рта доказывал, что нет такого закона. То кто-то жаловался, что наш фонарь был повешен на доме, который снесли тридцать лет назад, и теперь крепление с фонарем висит в пустоте. Поэтому я даже не испугался, когда нам в очередной раз принесли извещение, что наш фонарь подлежит сносу, ну, не сносу, ну, чему там может подлежать фонарь. И напрасно – потому что в тот же день наш фонарь сняли с пустоты, на которой он висел, и унесли за черту города.

Я не могу сказать, что для нас это было большой трагедией, за городом мы устроились довольно неплохо, – отец с гордостью говорил, что наконец-то мы можем повесить наш фонарь не на пустоту, а хотя бы на сосну в лесной чаще.

Здесь хочется оптимистичного продолжения истории – например, что мы купили или получили квартиру в городе, или кто-нибудь оставил нам приличное наследство, – но ничего подобного не произошло, мы так и жили в фонаре, одиноко висящем на дереве. Хочется сказать, что когда я вырос, то переехал в какой-нибудь город и выбился в люди – но и этого не произошло. Может, мне не хватило упорства и настойчивости, а может, люди не хотели иметь со мной дело, потому что я светился. Свечение настолько прочно вошло в нашу жизнь, что я уже не представлял себе, как можно не светиться, и кажется, если бы попробовал перестать светиться, у меня не получилось бы. Все мои попытки устроиться в городе заканчивались полным провалом, мне даже казалось, что люди посмеиваются надо мной.

Поэтому я немало изумился, когда люди пришли к нам в лес. Это было тем более странно, что лес посетили не какие-то случайные люди из бедных районов, которые иногда перекидывались с нами парой слов, – нет, на опушку пришли градоначальники, важные и чванливые отцы города. Они вежливо говорили что-то, что произошла ошибка, и что наше семейство имеет полное право жить в старом фонаре на перекрестке двух несуществующих улиц. Отец торжествовал, он без устали повторял нам всем, что мы победили, что справедливость восстановлена, – и только я не разделял его восторга, я чувствовал, что за поведением горожан скрывается что-то страшное.

Предчувствия не обманули меня – когда мы торжественно вернулись в город, и отгремели пышные празднества, я посмотрел на небо, посмотрел как следует, по-настоящему – и не увидел на небе солнца.

Я спрашивал у людей, куда они дели солнце – горожане поспешно отводили глаза, сворачивали разговор, тушевались, растворялись в лабиринтах улиц. Я спрашивал себя, что они сделали с солнцем – и что они рано или поздно сделают с нами, ведь мы так похожи на солнце…