Мария Фомальгаут - Правила челолова

А первичный бульон кипит, поднимается, вот уже и спиральные молекулы пошли, вот уже и оболочку какую-то вокруг себя выстраивают, все как по учебнику.

Братец Пудинг и сестрица Булочка тарелки готовят, на стол накрывают, вот вкусно-то будет…

Праздник же.

И человека вот испекли.

Ходят вокруг да около кастрюли, смотрят, как оно все там, а вот уже и клетки складываются, и трубки какие-то сворачиваются, и что-то ритмично так подрагивать начинает…

Волнуются дети, а вдруг не получится, да что значит, вдруг, где это вообще видано, чтобы человек получился.

А праздник.

И колокола звонят.

Это только по праздникам бывает.

И солнышко светит.

И птички поют.

Они только по праздникам поют.

И солнышко тоже только по праздникам светит.

А вот уже день к вечеру ползет, вот уже все и за столом собираются, салфеточки повязывают. Ох, вкусный, наверное, человек, прям пальчики оближешь.

Сначала жаркое из молодого месяца едят, его режешь, из него сок брызжет, ароматный такой, слюнки текут.

Потом сон, запеченный в полуночи, тут вообще ум отъешь.

А ребятишки ждут с нетерпением, что там, что там на кухне…

И наконец-то.

Тетушка Шарлотта детишкам велит на кухню сбегать, проверить, что там творится.

Ребятишки бегут, обгоняют друг друга и даже самих себя.

Бережно-бережно, боязно-боязно поднимают крышку с кастрюли, смотрят.

Глазам не верят.

Вот ужас-то.

Человек.

Настоящий.

Тоже на них смотрит, глазами хлопает.

Ну, тут по рецепту надобно человека достать, полотенцем вытереть, в костюм обрядить, смокинг, бабочка, туфли лакированные, все при всем.

И на блюдо положить.

И поставить на окошко, так надо.

А человек раз! – и голову поднял.

Два! – и сам встал.

Три! – и с подоконника прыгнул, и бегом-бегом, по дорожке, и дальше, к лесу, к речке через мостик, куда-то в никуда…

И ребятишки – ой, ох, – за ним бегут-бегут со всех ног, лови-лови-лови, да как его изловишь-то, человек-то во-он как быстро бегает, ноги-то у человека дли-и-и-ннные, не то, что у сестрицы Булочки да братца Пудинга ножки коротюсенькие…

Вот и убежал человек.

Прямо как в сказке.

И братец Пудинг, и сестрица Булочка —ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы! – в рев, да как же так, челове-е-е-к убежа-а-а-ал!

А тут сестрица Булочка спохватывается:

– А ты ведь мог его догнать… а мог же!

– Да чё ты…

– А не догнал, не догнал, не догнал!

И братец Пудинг рукой машет:

– А… а пусть бежит, а? А то съедим, и все… а так хоть человек будет…

И сестрица Булочка слезы вытирает.

– А… а пусть…

И домой бегут, и кричат наперебой, что человек-то, человек…

И тетушка Шарлотта деток успокаивает, ну ничего, ничего, я вам звездочек напеку, и сказок нажарю… а человек… а что человек, он, может, и невкусный совсем даже…

И за столом все сидят.

И звездочки едят.

И сказки.

Зато завтра будет что в школе рассказать, что человека настоящего испекли, вот здорово было, а он сбежал, тоже здорово было. Правда, не поверит никто, скажут, ну-у-у, врете вы все, ишь чего выдумали, человек, скажут тоже… ладно бы луну испекли или город какой, а то придумали тоже, – человека…

Меня разоблачат, говорит себе дом.

Меня разоблачат.

Вернее, нет, они меня уже разоблачили, но не подают виду, они никогда не подают виду, они делают вид, что все нормально и все хорошо, и все так и должно быть, что вы, что вы, никаких проблем – а потом сделают что-нибудь ужасное, и даже не своими руками, а прикажут кому-нибудь, и эти кто-нибудь разберутся…

Ну конечно, так оно и будет, думает дом – и тут же гонит от себя эти мысли, ведь еще ничего не случилось, ну, конечно, ведь ничего не случилось, и если не думать ни о чем таком, ничего такого и не произойдет.

И никто не узнает, что у него нет имени.

Да-да, вот все эти напыщенные Челси-Холлы, Черри-Холлы, Брауни-Холлы, Пудинг-Холлы в жизни не догадаются, что никакой он не Мэджик-Холл, и близко не Мэджик-Холл, а самый обычный номер семнадцатый – для них это вообще дикость какая-то, что есть какие-то номера семнадцатые, двадцать седьмые, семьдесят первые. Ну, может, и есть, где-то там, там, в каких-то там кварталах, но уж никак не здесь, за узорчатыми оградами, где пьют… нет-нет, дома ничего не пьют, ну, тогда едят… нет-нет, и не едят дома, и говорят о… да нет, где вы вообще видели говорящие дома.

Никто не догадается, говорит себе Мэджик-Холл.

Никто не будет пристально разглядывать наскоро приколоченную табличку, да что значит, не будет, её уже все рассмотрели, уже обо всем догадались, только ничего не сказали, потому что в приличном обществе про такие вещи не говорят, да в приличном обществе такого даже случиться не может, вы о чем вообще…

Дом придирчиво оглядывает чопорные фасады Челси-Холла, Черри-Холла, Брауни-Холла, Фиш-Энд-Чипс-Холла, сравнивает со своими колоннами, башенками, арками и балконами, пытается уловить мимолетные различия. А больше всех сравнивает с Тенор-Виллой, вот уж где само совершенство, что может быть идеальнее. Дом и сам равнялся на Тенор-Виллу, когда приклеивал себе фасад из фальшивого камня, фальшивую черепичную крышу, клейкую ленту на окна, которую издали можно принять за витражи.

Дом сравнивает, ищет мимолетные отличия – нет, дом ничего не видит, глупый дом ничего не видит, – то ли дело они, особняки с многовековой историей, вот они сразу подметят окно не той формы или башенку не той высоты, или колонны не в том стиле, или решетку не с тем узором. И напрасно глупый, глупый дом заботливо украшал себя остроконечными крышами, шпилями и разноцветными витражами в окнах, тут будь ты хоть семи пядей во лбу, а за своего не сойдешь. И это только вопрос времени, когда на званом вечере появятся полицейские будки и скажут, что дом арестован.

Вопрос времени…

Уважаемые читатели, а вы бы не могли помочь дому?

Не беспокойтесь, это очень просто. Вы, пожалуйста, посмотрите в конец книги, что там дальше с домом будет? Прогонят его или нет, а может, у этой истории будет счастливый финал, и дом станет своим среди шикарных особняков, и даже завоюет любовь какой-нибудь башни…

Посмотрели?

И что там?

Да вы что? Быть не может!

И вы стоите пере домом семна… ой, извините, то есть, перед Мэджик-Холлом и не знаете, как сообщить ему, что в конце книжки от него останется только пепелище.

А может… а может, тогда не будем ему говорить, а? Зачем огорчать такой уютный дом…

Или нет, давайте все-таки скажем, тогда у дома будет время подготовиться, что-нибудь придумать, знать бы еще, кто его сожжет…

Мэджик-Холл слушает вас – очень внимательно, приходит в ужас – что не говорите, а такого поворота событий он не ожидал, что же делать, в самом-то деле… А может… а может, вы поможете еще, выдернете там последние страницы, чтобы Мэджик-Холл не погиб?