Андрей Щупов - ДОНОРЫ. Фантастика и приключения

Вернувшись к автомобилю, напарник с кряхтением втиснулся на переднее сидение, щелкнул тумблером машинной рации.

– Вызываю дежурного ОПП. На связи патрульная машина сопровождения.

Откликнулись почти сразу, и полицейский коротко доложил о случившемся. Без особых эмоций, скорее – даже с некоторым облегчением.

– Все верно, мертвее не бывает. Шесть или семь пуль в плечо и тулово, одна в лицо. Судя по всему, на этот раз поработали парни из шайки Поджера. Их тут целая кодла по улицам гарцевала. Насолил им ваш питомец. Двоих, кажется, зацепил из пушки… Ну, да!.. Мы, понятно, не вмешивались… Что?..

Он с усмешкой взглянул на коллегу. Покачав головой, снова поднес к губам микрофон.

– А чего вы от них ждете? Что от этой швали они станут защищаться голыми руками?.. Значит, добыл где-то ствол.

– Олухи, – пробормотал второй полицейский. Прислушиваясь к разговору приятеля, он продолжал следить за улицами. – Вас бы на его место, посмотрел бы я…

– …Да, рассмотрел. У него «Вальтер». Номер вытравлен, обойма легонькая, как перышко. И в карманах пусто. Все расстрелял – до последнего патрона…

Рация вновь забубнила, в голосе объяснявшегося с патрульной машиной сквозило очевидное раздражение. Продолжая прислушиваться и по мимике товарища догадываясь о смысле произносимого, второй полицейский вновь чертыхнулся.

– Чего им еще надо? Пусть сами приезжают и разбираются! В конце концов, это их подопечный!..

Когда с переговорами было покончено, патрульный расслабленно откинулся на спинку сидения, через распахнутую дверцу свесил левую ногу наружу.

– Ну? – окликнул его коллега. – Что сказали?

– Сказали – сидеть, ждать и курить.

– А еще – чего?

– Еще не дергаться и не проявлять инициативы. Подъедет группа Малькольма, заберет тело. Все как всегда…

– Всегда так не было. Теперь их догоняют быстрее… – полицейский шагнул от лежащего тела, запрокинув голову, вновь обратил взор к фонарю. Со злостью процедил: – А все из-за того, что бедолагу не научили как следует стрелять.

– Брось, ему бы это не помогло.

– Как знать, как знать… – подняв револьвер, полицейский неспешно прицелился и выстрелил. Фонарь брызнул осколками. Джип с напарником, тело жертвы – все погрузилось во мглу…

Десять лет в одном классе, за одной партой – это внушает надежды. Так, по крайней мере, ему казалось еще десяток минут назад. Действительность убедила Виктора Пицеренко в обратном. Впрочем, не Виктора уже, а Вилли, в коего превратила его чертова эмиграция. Неизвестно, чего ждал он от этого звонка, но с ужасом Виктор-Вилли вдруг понял, что не в состоянии больше слушать одноклассника. Все эти округло-безличные «ладненько» и «ясненько», прилетающие с того конца провода, не просто раздражали, а вздымали в душе мутное бешенство. Разговору не суждено было стать спасительной соломинкой, напротив, – Виктор еще больше утвердился в правильности выбранного решения. И даже не в правильности, а в некой роковой закономерности. Поскольку все вокруг было перепачкано и перечеркнуто. Все до последней мелочи. Своей очевидной неправильностью поражали мир, эпоха и вся вселенная. Мозг, измученный безуспешным поиском того, что можно было считать правильным, прибег к последнему из оставшихся выходов.

Наивно было ожидать, что беседа с одноклассником поможет. В голосе, журчащем из трубки, сквозило все то же вежливое бездушие. Ешкин ты кот! Да какого рожна он вообще затеял этот разговор!..

Виктор нервно прикусил губу. К нему, столь рано познавшему прелести эмиграции, исколесившему половину Европы, испытывали в отечестве очень уж нездоровый интерес. Хуже всего – что даже самым близким людям передалось это шкодливое любопытство. А как же! – эмигрант, прошедший войну, плен, в итоге избравший местом поселения чужбину. Тут, кто хочешь, почешется. Здешние же новоиспеченные приятели термина «эмиграция» не понимали вовсе. Возможность раскатывать по планете измерялась наличием свободного времени и толщиной кошелька. Не более и не менее. Да и к войнам они относились куда спокойнее. Политические убеждения превращались в нечто осязаемое лишь с приближением к границам нефтяного Востока и той же непредсказуемой России.

А голос продолжал жужжать и жужжать в ухе. Непринужденно объяснив, что живет он «нормальненько», одноклассник переметнулся на тему торговли машинами и компьютерами, и в интонациях его тотчас промелькнули нотки заинтересованности. Виктор стиснул зубы. Это было чересчур! Открыть в друге детства, стопроцентном русском «Ванюшке», местного люмпена-капиталиста – до этого надо было специально додуматься! Не дослушав фразы, он положил трубку.

Вот так, друзья-товарищи-господа… Жизнь – это дружба и жизнь – это любовь, но ни с первым, ни со вторым у него не сложилось. От слова «вообще». Ни здесь, ни там, ни на перекрасившейся родине – в России. Мир с радостными хлюпами погружался в болото Тартара, а следовательно, и задерживаться в этом мире не имело особого смысла.

Виктор снова исчез. На потрепанном жизнью диване третьесортного гостиничного номера очутился мужчина по имени Вилли – с седыми, переходящими в неряшливые баки висками, с глубокими, прорезавшими лоб морщинами.

Вялым движением новообразовавшийся Вилли провел ладонью по подбородку. Колючая трехдневная щетина останется, видимо, навсегда. Заставить себя побриться перед намеченным у него просто не хватит сил. Да и кого заинтересует такое пустяковое обстоятельство, что тридцатилетний покойник выглядит на все сорок! Умирать можно в любом возрасте. Были бы, как говориться, под рукой петля и надежный крюк.

Тусклым взглядом он обвел комнату. Серая малометражная берлога, в которой довелось провести не одну тысячу унылых часов, так и останется его последним прибежищем. Тоненько журчала вода в ванной, за стеной страстно переругивалась латиноамериканская парочка. Все было до омерзения знакомо: дешевая гостиничная мебель, пожелтевшие, со следами потертостей обои. Кран в ванной протекал с самого въезда сюда, громкоголосые соседи с руганью просыпались, с руганью отходили ко сну. Даже зависший за окном дрон с россыпью миниатюрных телекамер не вызывал у него какого-либо интереса. Мир не просто погибал, он фиксировал свою агонию до последнего кадра, в максимальном пиксельном расширении. «Старший брат» привычно наблюдал за копошением младших собратьев, не забывая о вечных своих обязанностях – прикрикивать и подпинывать. Штрафовать за окурки, за внешний вид и прощать за убийства на вполне легитимных войнах – это также входило в его обязанности.

Нет уж, к черту! Лучше – петля и крюк…

Обитатель номера взглянул на простенькую пластмассовую люстру. Ее, конечно, придется снимать, иначе получится неловко – три серых запыленных плафона и под ними он – нелепое синелицее создание, показывающее миру вздувшийся язык. Без особых усилий Вилли попробовал представить себя стоящим на шатком стуле с обвившей шею веревкой. Попробовал, но не смог. А вот у Виктора это получилось без особых проблем. Прелестная картинка – даже в цвете и с присутствием не самых приятных запахов!.. Но что же дальше, дружок? Какие-нибудь мудрые мысли напоследок или небольшая проникновенная речь? Что же вы предпримите в свою последнюю минуту, сеньор? Что скажете такого, что следовало бы услышать безмятежным потомкам? Горькое признание, повествующее о том, что жизнь полна помоев, что хороших людей меньше, чем плохих, и что за долгие годы, можно сказать, десятилетия, он, Виктор Пицеренко, мужчина с высшим образованием, не урод и не лодырь, прошедший огонь, воду и медные трубы, так и не обзавелся ни одним мало-мальски приличным товарищем?