Александр Павлюков - Операция «Американский братишка»

Руководитель нажал кнопку вызова секретаря, двойные дубовые двери открылись мгновенно – можно подумать, что женщина средних лет, с бесцветным, без признаков косметики, словно стертым лицом и пучком пегих волос на затылке стояла за ними с занесенной для первого шага левой ногой. В отличие от мужчин женщинам в «Центре» запрещалось носить яркую одежду: только серые юбки, белые кофточки и темные жакетки. Правило, естественно, не распространялось на спецзадания за пределами «Центра». Фасон официальной дамской одежды, или, как теперь говорят, дресс-код, достался «Центру», видимо, от знаменитой Фурцевой. Действительно, если приглядеться внимательно, секретарша чем-то напоминала знаменитого и многолетнего министра культуры Советского Союза. Шавки печатной и электронной прессы, обсосавшие все косточки давно уже покойной Екатерины Алексеевны, как им и свойственно, прошли мимо главного. В страшном октябре 41-го молоденькая и весьма симпатичная Катя Фурцева по заданию Ставки несколько решающих дней провела в московском подполье с немецким аусвайсом в кармане засаленного ватника, «Вальтером» в солдатском сапоге и пачкой оккупационных марок за пазухой. Такое не забывается. В «Центре», надо сказать, подобные вещи отлично помнили. Знали, откуда что растет.

Диалог в кабинете с антикварными ныне дубовыми панелями можно было смело переносить на сцену какого-нибудь московского театра. Образованщина любит художественные поделки из жизни позднего СССР. Поскребышев и Фурцева – тени забытых предков, нарочно не придумаешь. Хотя в «Центре» и не такое видели. Нет-нет, не стоит думать, что там умеют оживлять мертвых. Скорее наоборот.

«Центр» – если кто интересуется, то пусть зарубит себе на носу – политикой не занимается. Он занимается только деньгами. Желательно большими, а еще лучше – очень большими деньгами. «Ну, а девушки, а девушки потом», – как поется в известной песне. И тишина. Серьезные деньги только ее, родимую, и любят, так способнее в уме циферки складывать.

– Резервная бригада наружников на месте? – голос у двойника Поскребышева был приятный, как пишут в романах, «бархатный», с легкой хрипотцой от любимых «Мальборо».

– Так точно, Степан Николаевич, Бибиков и Высоцкая.

– Пусть перекусят.

– Есть, Степан Николаевич.

– Ознакомьте их с фотографиями Коновалова Сергея Петровича и этого, – начальник замялся, будто ему неприятно было произносить фамилию, – Смирнова Николая Николаевича. Строго взглянув на секретаршу, Степан Николаевич вынул из ящика письменного стола конверт (в ходе операции все необходимое должно быть под рукой), заглянул внутрь, убедился, что конверт содержит восемь цветных фотографий, и протянул его секретарше, – фотографии из виду не выпускайте и сразу же верните мне.

– Слушаюсь.

– При этом ничего не поясняйте. Просто дайте запомнить лица. Понятно?

– Так точно, – секретарша только что каблуками не щелкнула, но до такого в «Центре» никогда не доходило. Это только в кино разные там адъютанты их превосходительств изображают для простонародья образцово-показательный царский режим.

– Это все, выполняйте.

Дверь беззвучно закрылась…

Николай Николаевич с удовольствием жевал розовую, исходящую соком говядину. Ждать ему пришлось недолго, Сергей Петрович не стал рассусоливать и ходить вокруг да около.

– Видишь ли, Коля, я, оказывается, вовсе и не Коновалов, – со значением произнес Сергей Петрович.

– Так я и знал, ты – Максим Максимович Штирлиц, полковник ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ-ФСК-ФСБ, – хохотнул Николай Николаевич, обнаруживая неплохое знание истории отечественных спецслужб, – по совместительству оберштурмбаннфюрер СС на пенсии. Здорово же ты законспирировался, за полвека сознательной жизни никто не расколол.

Неинтеллигентная смесь пива и красного сухого вина, хочешь не хочешь, оказывала свое разрушительное действие. Сергей Петрович подозрительно посмотрел на приятеля – нет, это он так шутит, не развезло. Но пить больше давать ему не стоит. Кофе и минералка. А еще лучше – крепкий чай.

– Я не шучу, Коля. Это очень серьезно.

– Хорошо, только не волнуйся, я все понял, ты не Коновалов. Тогда кто? – Николай Николаевич с трудом сдержался, чтобы не добавить что-нибудь вроде: «Может, ты граф Монте-Кристо?», но, увидев расширенные стеклами очков серьезные карие глаза друга, воздержался.

– Фамилия, получается, очень простая – Попов. Такими вещами не шутят, и отец, как ты понимаешь, тоже не шутил. Так что это очень много для меня значит. Очень много.

– При чем здесь отец? Его уже давно нет, что ты городишь? – Николай Николаевич потихоньку втягивался в казавшийся бредовым разговор.

– Я получил от него письмо.

Ошарашенный Николай Николаевич перестал жевать. Действительно, будь на его месте посторонний человек, немедленно бы набрал на мобильнике известный бесплатный номер и позвал на помощь обслуживающий персонал с веревками, а лучше с наручниками, теперь в Москве у барменов все что хочешь найти можно. Санитарка, звать Тамарка, вот уже тут как тут.

Николаю Николаевичу совсем не к месту припомнился первый в его жизни порнографический журнал, неведомо как попавший в руки как раз в пору бурного полового созревания, в восьмом классе. Там разбитные западные санитарки со скорой помощи выделывали с солидным пациентом совершенно замечательные упражнения. Николай Николаевич навсегда запомнил разноцветную вражескую печатную продукцию, вот только повторить соблазнительные упражнения с отечественным человеческим материалом так и не удалось. После нескольких напрасных попыток затею по внедрению передового сексуального опыта стран развитого капитализма на родных просторах пришлось оставить. Юный и вихрастый тогда школяр Никола сделал важный вывод – русский народ в массе своей совсем даже не тяготеет к коллективизму и соборности, скорее наоборот. Последующий жизненный опыт на каждом шагу, год за годом подтверждал этот ненаучный вывод начинающего бабника.

– Ты прав, Коля, отец умер много лет назад, точнее, в девяносто пятом. Мне передал письмо сын его фронтового товарища, тоже покойного. Случайно обнаружил около года назад, что-то искал среди старых бумаг и наткнулся. Слава Богу, не выбросил. Мы и знакомы-то мельком, виделись пару раз в детстве. Молодец мужик, не поленился, нашел меня.

– Письмо у тебя с собой? – Николай Николаевич – если кто-то подумал, то зря – долбаком отнюдь не был, соображал хорошо, даже под легким, как сейчас, кайфом.

– Оригинал и нотариально заверенные копии уже там, за кордоном, в банковском сейфе. Письмо довольно длинное. Я тебе все, что нужно своими словами перескажу.

Сергей Петрович приготовился рассказывать, но видно и сейчас, месяцы спустя после своих неожиданных открытий, все еще волновался. Налил в бокал немного вина, отпил глоток, откинулся на высокую спинку деревянного стула, полузакрыл глаза, словно выбирая, с какого места начать.