Максим Горбушин - Туда, где фабрикуют облака

Но лично я не боялся и не боюсь этого до сих пор. Вернуться в Республику можно лишь двумя способам, и оба они означают практически одно и то же: стирание памяти или признание своего поступка неправильным и фальшивым. Так чего же бояться, если исход один? А чтобы мы не врали, перед каждой такой реабилитацией нам давали таблетку правды и заставляли смотреть друг на друга – наблюдая за угрызениями совести других. Лишая нас воли и тела, закон пошел дальше и лишил нас права иметь собственное мнение.

– Что ж, – слетело с нежных губ Эмбер. – Люди не столько хотят узнать правду, сколько боятся ее услышать. Я бы и сама не захотела узнать о такой истории и тем более не желала даже думать о ней. Но приходится вырабатывать привычку говорить то, чего не хотелось бы. Это даже забавно, – тут она в последний раз выпустила облако дыма из своих легких, затушила сигарету и начала смотреть куда-то вверх, где возможно был день, а может быть и ночь. В этом помещении времени не существовало, и часы были под запретом. Никто не знал для чего это, но все как один нуждались хотя бы в неправильном, но предположительном отсчете. По моему мнению, сейчас было ровно три часа дня, и лицо этой блудницы заливало яркое солнечное сияние.

На мгновенье наши взгляды с Эмбер пересеклись, и мы стали ощущать себя равными. Оба находились в глупом мире, оба были вне закона и оба не хотели говорить, даже когда слова вырывались из нас словно на вскрик. Мне хотелось ей хоть чем-то помочь, но при этом каких-либо чувств к ней я не испытывал. Мне не хотелось от нее ничего кроме жаркого, пылкого и яркого секса. Я был словно дрессированное животное и при ее виде желал коитус как безумный. От себя становилось противно.

– Мы вас слушаем, – слова доктора вырвали меня из пучины мыслей и заставили вернуться к настоящему.

– Когда мы только приходим на место работы, – нам сразу говорят о тех условиях, что нас ждут. Разумеется, это только для тех, кто хочет превратиться из обычной потаскухи в желанную и примечательную леди. Все достаточно просто – обслуживай по сотне человек и тогда ты пробьешь себе путь наверх, где будешь доступна лишь для единиц. Печально, но такой опыт присущ почти в каждой профессии, – она рассмеялась, и грустная улыбка раскрасила здешнее время пребывания. – В таком темпе ты не видишь людей, а значит и их лиц – для тебя все равны и возраст с полом уже не имеют значения. Именно тогда я поняла, что у каждого есть свой уникальный цвет души, отличающий его от других. Красные – они горячи, но сгорают так же быстро, как загораются. Синие – неряшливые, но не боятся жить и всегда ищут что-нибудь новое. Зеленые – яркие, однако очень зажатые. Но больше всего мне нравятся бесцветные. И если кто-то из вас подумал, что они такие всегда, то вы жутко ошибаетесь. На мгновение они могут окраситься в любой цвет радуги и засиzть еще ярче остальных. От одного из таких бесцветных я как раз и забеременела.

Многие из нас уже знали эту историю, а потому не сильно расстраивались, когда голос Эмбер внезапно начинал дрожать и пропадал словно взлетевшая птица. Мы не сильно расстраивались, когда она пропускала какие-либо важные детали в истории, а затем на следующий день вспоминала их и впихивала в каком-нибудь другом совершенно несуразном месте. Но что нас сильно расстраивало, так это то, когда наступало невыносимо правильное молчание, а это ведь самая настоящая редкость. Обычно если кто-то молчит – то он жаждет сказать что-либо вдвойне, но по лицу рассказчицы я мог бы сделать вывод, что каждое слово для нее было словно кинжал, вырывающийся откуда-то изнутри, разрезая горло.

Доктор Сара при этом отчетливо и аккуратно вводила на планшет какие-то данные и старалась анализировать общее состояние каждого. Разглядывая ее тонкие руки, грациозную фигуру и нежные, словно бархат, движения, я и сам не заметил, как засмотрелся на эту умопомрачительную женщину. Сара удивленно поглядела на меня, будто ожидая какого-либо вопроса, но вместо этого я подмигнул и на ее лице распласталась улыбка.

В тот самый момент мне пришел в голову вопрос: «Что это значит – быть человеком?» Если говорить об эмоциях и чувствах – то они больше не принадлежит нам. Теперь они стали неким достоянием и то, чем мог бы воспользоваться даже андройд. Если это так, то выходит, что лишь закон держит нас в рамках человеческого существования. Но что есть закон, а что преступления? И есть ли действительная связь между ними? Как понять, когда проступок – преступление, а когда шалость, не требующая внимания? Только лишь по книге правил, где люди обдумывали способ наказания за любое неповиновение? И почему общество вообще обязано сводиться к каким-либо правилам, уступая место страхам, вместо разума? В голове у меня роился миллион вопросов, и я не в силах было приблизиться даже к зачаткам этого грустного и феноменального опыта, но мне почему-то очень этого хотелось.

– Вы же сразу могли измениться и не создавать нашим добрым друзьям столько хлопот, – произнесла Сара и оглядела присутствующих, как будто выискивая среди них одобрительные возгласы. – Изменили бы свое настоящее, то прошлое и будущее приоткрыло бы для вас совсем другие двери.

– Человек никогда не сможет изменить свое прошлое или будущее, – холодно дала ей ответ Эмбер, – но у меня было достаточно сил, чтобы пойти против себя.

Последние слова заставили меня вздрогнуть и осознать на сколько чувственная началась борьба взглядов. Эмбер пыталась защитить свободу, и я с ней был солидарен, но Сара защищала гораздо более значимые понятия для людей, такие, как закон и человечность. Их обеих переполняли эмоции, и я пристально наблюдал за каждой из них, наслаждаясь. От одной женщины мне хотелось заботы, а от второй секса – и ни с одной бы я не провел больше тридцати минут.

– Жалко видеть, что такие люди, как вы, растрачивают свой потенциал и время на незначительные ветреные идеи, – продолжила Сара с тем же непоколебимым тоном.

– Но что дает мне жизнь без собственных амбиций и идей?

– Наша прекрасная Республика специально каждому подбирает идею для всей его жизни. Проституция – работа государственная и самая важная на сегодняшний день.

После таких слов Сара не смогла более сдерживать саркастическую улыбку.

– Велика ли заслуга – облапать десяток другой мужчин и довести до чувств тех, кто уже и не помнит, что это. Когда я поняла, что беременна, меня уже повысили за заслуги и причислили на попечение к одному очень жирному, но богатому мужчине. Он меня лапал, бил и заставлял делать все, что ему захочется. – Но никогда не получалось у него довести себя до оргазма. Когда он хватал меня и сжимал или наоборот старался быть ласков и нежен, я молчала ему назло, но знайте, что ненависти к нему у меня не было. Мы доставляли друг другу равные чувства боли, а потому во мне не было ровным счетом ничего кроме пустоты. Со временем я стала понимать, что быть куртизанкой для старика – это не то, чем я бы хотела жить. Рассказав Республике про свое дитя, я загубила бы не только свою жизнь – но и жизнь ребенка, который еще даже не родился. Потому сначала я ненавидела и проклинала свое чадо, но затем отчетливо осознала, что за всей этой мишурой появляется особенное чувство – любовь.