Кирилл Берендеев - Не судьба. Роман о восьмидесятых

Первым делом Оля напомнила о строгости нравов и педантичности своих предков. Вот это слово из новомодных она подхватила и использовала весьма часто. Я еще раз заверил солнышко, что в грязь лицом не упаду, чтобы ни случилось. Родители у нее, ныне пенсионеры, прежде работали – отец в НИИ радиосвязи и радиоприборов, заведующим лаборатории, мать преподавала французский в школе, а когда-то обучалась по классу фортепьяно, которому хотя и пыталось тоже учить, да вот учеников никак не находило, а потому с Олей садились иногда играть в четыре руки. Странно, конечно, что такая семья оказалась в Шахтах. Хотя нет, не странно, у них там «родовое имение», как говорила солнышко, еще с прадедушкиных времен, старая изба, пережившая войны и революции и почти без переделок дожившая и до нашего времени. Меняли только крыльцо и совсем недавно крышу – на новенькую, дюралевую, поблескивавшую на солнце.

– Такие педанты. Обращайся со всем аккуратно и занавески руками не трогай, тетя Женя их вышивала, мамина сестра, – внушала солнышко, держась одновременно и за меня, и за ручку дивана в переполненной электричке, которой мы добирались до нужной станции. Я кивал. Потом почему-то вспомнил Ковальчука, дался же он мне. Но просто после разговора с Фиминым адвокатом, из головы он у меня не выходил. Так что все последующее слушал невнимательно, на что Оля, конечно внимание обратила.

– Ты сейчас обо мне думаешь или о чем другом? – строго спросила она. – Напоминаю, у тебя сорок минут, чтоб все запомнить и ничего не забыть.

Она это повторяла с момента согласия родителей меня увидеть, надо сказать, весьма охотного, хотя сама дочка как-то довольно вяло предлагала мою кандидатуру и всячески пыталась урезонить желание отца с матерью увидеть жениха. Потенциального, но все же.

– Ты мне все уже вдолбила, места нет. Я про разговор с адвокатом думаю.

– Нашел о чем, когда мы едем,… а что именно?

– Я ведь замдиректора «Асбеста» знаю только по фотографии, три на три, которую в вашей газете с потрясающем названием «Забой» опубликовали. Вот я и кумекаю все, как к нему вообще подходить, с какой стороны. Что на него вообще подействует? Он на женщин падок? Или на ценности, коллекционирует что-то или…

– Значит, по порядку. На женщин он не смотрит, ему жены хватает за глаза, у ни х даже детей нет. Кстати, заводская партячейка его не раз укоряла, что у такого видного лица, с таким стажем и на таком посту, а отпрысков не имеется. Он дико злился, и с той поры парторга называет не иначе, чем Геббельсом. За глаза, понятно. Вообще, наша партия его раздражает, это факт, без нее он бы развернулся куда быстрее и мощнее, наверное. Но отчеты, собрания и все такое прочее, куда он обязан являться… хотя да, меня это тоже угнетает, соглашусь.

– А я беспартийный.

– Это ты сейчас к чему? – тут же вскинулась она.

– Не знаю. Просто.

– Тогда не перебивай. Человек он холодный во всем, что не касается накоплений. А, может и к деньгам тоже, поди пойми, что его завлекает, новая коробка наличности в сейфе или сам процесс ее получения. Или вообще как у Скупого рыцаря, пересчет дензнаков. Надо это выяснить.

– Полная противоположность нашему шефу, – так и не научился говорить «покойному». Артур был душа компании, денег не считал ни своих, разве что на детей, которых любил до самозабвения, и женщин, которых, признаться, любил поболе своей половины. Да, бабник, но наверное, немного остепенившийся, по крайней мере, за последние года два о новых похождениях я не слышал. Родительское чувство должно же рано или поздно перевесить эдакое прежнее бесшабашное увлечение, кем ни попадя. Он перестал ездить на наши мероприятия, «тусовки», как называл их сам, в рестораны по случаю и без – куда поначалу своего недолгого правления в ателье приглашал всех сотрудников, всякий раз являясь с новой и новой кралей. Он изменился, можно сказать, повзрослел. Жаль, что случилось это так незадолго перед смертью.

– Твой Артур еще и шлялся.

– Он завязал, – не очень охотно отвечал я.

– Мужики не завязывают. Так что за тобой я буду особенно пристально следить.

– Ковальчук ничего не коллекционирует?

– Ты отвлекаешься. Но нет, не слышала о подобном. Разве что банкноты. Он не то, чтоб жаден до денег, но страстен. Либо любит авантюры, конечно, хорошо продуманные, на что ему такой острый мозг, либо как пушкинский герой…

– Какой? – ляпнул я. Оля покачала головой.

– Вот в одних случаях ты все знаешь, в других как Шерлок Холмс. Кстати, да, похож на него. Правда, для детектива ты разбрасываешься сильно, то одно, то другое на уме. Чисто Хлестаков. Тебе напомнить, кто это? Книжки надо читать не только детективные, ясно?

Я поднял руки в знак примирения. В поездке мы все одно ни до чего не договоримся, но что-то на будущее набросать сможем.

– Может, тогда аферу ему предложить, вернее, подбросить ты сможешь. Что-то эдакое, на что он непременно клюнет.

– Как мы с тобой на ограбление твоего Промстройбанка? Не знаю, не знаю. Если только в дела, которые я ему через секретаря передаю, вложить листок с чем-то занимательным. И дальше так и действовать, капать на голову, пока не пойдет реакция.

– Слушай, у него секретарь мужчина, как интересно. А может он…

– Свежая идея, ничего не скажешь. Нет, кажется, он вообще фригиден.

– Кто?

– Холоден в сексуальном плане, слушай, ты хоть словарь почитай. Я тебе подарю на праздники.

– Спасибо, уговорила, – раздражаясь, мы разговаривали все громче и громче, уже с очевидностью мешая другим. Наконец, на нас шикнули.

– Молодые люди, дайте хоть радио послушать. Важные новости передают. Вы языками чешете, а тут судьба страны решается.

Это он про Девятнадцатую партконференцию, начавшую работать в эту неделю и все пытавшуюся разрешить, кажется, такой простой, но возможно, и такой сложный вопрос как республиканская принадлежность Нагорно-Карабахской автономной области.

Все началось давно, еще в феврале, когда… все началось еще раньше, скорее всего, просто узнали об этом именно в то время. Нагорный Карабах входил в состав Азербайджана, но населялся преимущественно армянами, такое положение дел долго было причиной незримой вражды, вот только сейчас выбравшейся из-под спуда, подобно торфяному пожару, оно разъело общество изнутри, и разом обнажило истинную бездну. В феврале облсовет НКАО объявил о выходе из состава Азербайджанской ССР и переходе под юрисдикцию Армении. После чего начались митинги по всей автономной области, переросшие в беспорядки. Пролилась первая кровь, погибли люди. Появились первые беженцы. Руководство страны долго не решалось занять ничью сторону, покуда в Сумгаите не начались армянские погромы, количество жертв исчислялось десятками. Политбюро отреагировало жестко: приняло решение о недопустимости изменения границ, – в ответ снова митинги, снова погромы. Когда перестали помогать уговоры возмущавшихся, в ход пошли внутренние войска – к лету все вроде бы затихло, но ненадолго и снова начало тлеть под поверхностью. Прорвалось добровольческими отрядами и стычками на границе НКАО и других областей Азербайджана. Как их итог – исполком АрмССР объявил о включении НКАО в свой состав. В ответ на это Азербайджан тут же начал блокаду, как Нагорного Карабаха, так и самой Армении, в ответ на что руководство НКАО призвало всех жителей к бессрочной забастовке…