Алексей Хапров - Петля анаконды

Наш отряд был призван заниматься охраной: мы гоняли на бронированных «Хаммерах», сопровождая конвой; катались в затонированных «Паджерах», перемещая какого-нибудь опасающегося за сохранность своей задницы чина; несли дежурство у стратегических объектов; патрулировали улицы. Но, помимо этого, нас время от времени бросали ещё в какую-нибудь грязь. Официально это называлось «зачисткой территории». Мы приезжали в назначенное место, прочёсывали его сплошняком и уничтожали там всё, что попадалось нам на глаза. Убивали мы без разбору. Женщина или мужчина, взрослый или ребёнок – нам это было всё равно, мы не испытывали при этом никаких угрызений совести. Та мера человеческих чувств и поступков, которая свойственна людям в обычной жизни, была здесь неприменима. Наши души были заключены в железный панцирь. Здесь шла война, в которой нас тоже могли убить. Мы просто выполняли свою работу. Мы убивали, а нам за это платили. Так же, как платят трактористу за то, что он вспахал землю. Так же, как платят строителю за то, что он построил дом.

Зачисткам подвергались, в основном, те районы, которые проявляли свою нелояльность к новым властям. Тем, что воцарились с нашей подачи после свержения Саддама Хусейна.

Насаженную нами власть в Ираке приняли далеко не все. Как ни жесток был Саддам, как ни деспотичны были его замашки, а его авторитет в стране был всё же высок. То, что прощается диктатору-соотечественнику, не сойдёт с рук ставленнику оккупантов. Ирак походил на кипящий котёл, который периодически приходилось охлаждать.

Вот после одной из таких «зачисток» и произошло моё знакомство с Ван Компом.

Как-то нас послали в Эр-Рамади, – есть такой городок на западе Ирака, в ста километрах от Багдада, в провинции Анбар, – и поставили задачу – уничтожить человека по имени Мохаммед Аба-Муса. Это был один из лидеров повстанцев, которые доставляли нам очень много хлопот. Нам раздали его фотографии, очертили квадрат, где его можно было найти. Ну а точное его местонахождение мы должны были установить уже сами.

Мы стали думать, как это можно сделать, и в моей голове созрел хитрый план.

– Боб, – сказал я командиру нашего отряда Бобу Шрамму… Кстати, пренеприятнейший был тип: наглая физиономия, циничная улыбка, стеклянные, какие-то безжизненные, глаза. В мрачном настроении, – ему обычно сопуствовало похмелье, – он походил на немецкую овчарку, которую держали на удушающе коротком поводке. – А почему бы нам не проделать вот такую штуку – давай задействуем для этого дела нашу актрисулю. Дадим ей возможность по достоинству проявить свой талант.

Я говорил о Ханае, молодой бабёнке, которая уже давно крутилась в нашем отряде. Это была броская особа с сияющими, жгучими глазами, способными кого угодно сразить наповал. Актриса. Играла до войны в каком-то театре. Чтобы выжить, приблудилась к нам. Оказывала определённые услуги по, так называемой, «школе верховой езды».

– Представь себе такую картину. Сидит на улице окровавленая девушка, в её руках – грудной ребёнок… Будет лучше, если это будет мёртвый ребёнок… Сидит и льёт горючие слёзы. Вокруг неё, естественно, собирается народ. «Меня изнасиловали, искалечили, моего ребёнка убили, а сделал это высокий бородатый человек. А вот, кстати, и его фотокарточка». Народ, само собой, начинает негодовать, и, как знать, может в толпе найдётся какой-нибудь сердоболец, который опознает нашего «клиента» и сгоряча сболтнёт, где он живёт. Ну, а остальное – дело техники.

Шрамму моё предложение понравилось.

– А что, ничего, – осклабился он.

Моя задумка удалась на славу. Ханаа сыграла великолепно, она была без комплексов во всём. Уговорить её не составило никакого труда. Две стодолларовые бумажки – и она без раздумий согласилась.

Как сейчас помню, день тогда был очень жаркий. Дышалось с трудом, пыль обжигала лицо.

Мы въехали в город, вытолкнули Ханаю из машины на площади возле рынка. Она подождала, пока мы скроемся, и начала причитать…

Обо всём, что произошло потом, я сужу по рассказу Фатиха, этнического турка, служившего в нашем отряде. Мы заблаговременно отправили его на место предстоящего спектакля в качестве «дирижёра». Восточная внешность и местная одежда делали его ничем не отличимым от тех, кто проживал в тамошних краях.

…Ханаа подняла такой вой, что на него сбежался почти весь рынок. Как я и предполагал, вид избитой, окровавленной девушки с трупом младенца на руках никого не оставил равнодушным. Это было само горе. С неё можно было хоть скульптуру лепить: «Отчаяние и страх»…

Да, кстати, насчёт трупа младенца. Мы добыли его в одном мелком селении по пути в Эр-Рамади. Попалась нам там на глаза одна особа. Мы её пристрелили, ребёнка проткнули штыком, и таким вот образом получили нужный реквизит.

…Дождавшись, пока возле неё соберётся внушительная толпа, Ханаа сквозь слёзы поведала обо всех «пережитых ею муках» и предъявила на всеобщее обозрение облик своего «обидчика».

– Этого зверя нужно во что бы то ни стало найти! – разогревал народ Фатих. Драматичные модуляции его голоса зажигали кровь и побуждали к буйному проявлению праведного гнева. – Убийство младенца прощать нельзя! Кто-нибудь его знает? Кто-нибудь может сказать, где он живёт?

– Я его знаю! – выкрикнула какая-то пышущая негодованием старуха. – Он живёт на шестидесятой улице в доме номер пять.

Эта информация была тут же передана нам Фатихом по мобильной связи, и не успела часовая стрелка обежать круг, как «обидчик» Ханаи был уже мёртв. Наш налёт произошёл настолько стремительно, что ни он, ни его охрана не успели сделать ни единого выстрела.

Армейское руководство было нами довольно, и через несколько дней меня внезапно вызвали в штаб.

В кабинете, куда меня привели, было темно. Там сидели двое. Мягкий свет стоявшей между ними настольной лампы высвечивал их острые, с тонкими чертами, лица, подчёркивая глубокими тенями морщины на лбу и на щеках. Один, помоложе, был в штатском. Второй, постарше – в военной форме с погонами полковника. Рядом с настольной лампой, хрипя, словно асматик, крутился вентилятор.

– Это ты придумал всё это представление по поимке Абу-Мусы? – спросил меня полковник.

– Я, – подтвердил я.

– И с чего это тебя вдруг потянуло на такие спектакли?

– А что, разве мы плохо сработали? – возразил я, гадая, в чём здесь может быть «криминал».

– А разве я сказал, что вы плохо сработали? – продолжал, не отрываясь, смотреть на меня полковник. Штатский тем временем вытащил из лежавшей подле него пачки сигарету и закурил. – Я просто хочу узнать то, о чём спросил. Обычно вашему брату-наёмнику свойственна прямолинейность: косить всех подряд. А тут вдруг раз – и такой хитрый поворот.