Борис Васильев - Звучат лишь письмена

Он отчаянно сопротивлялся, пытаясь задержаться и прочесть названия книг. Но ничего не получалось: неведомые великаны все тащили и тащили его куда-то. Потом все вокруг вспыхивало. От яростного, беспощадного огня беззвучно разваливались шкафы, книги потоком вытекали из них, раскрывались и тут же воспламенялись. Листы чернели на глазах, скручивались и исчезали в пламени…

В то утро Ревзин очнулся от ставших уже привычными кошмаров, едва холодное мартовское солнце заглянуло в его захламленную комнату. Оно, словно делая одолжение, осветило обломанный угол огромного старинного резного буфета, где на разнокалиберных полках и полочках хранились многочисленные кисточки, баночки с давно высохшим клеем и лаком, лоскутки кожи, обрезки разноцветной фольги и прочие материалы, которыми он когда-то пользовался, восстанавливая старые книги. Затем лучи солнца ткнулись в угол, заваленный всякой рухлядью. Ровно через четверть часа солнце скрылось за высоким зданием, недавно поднявшимся напротив окна.

В комнате снова потемнело до того, что исчезло ощущение потолка. Старик, что-то бормоча, смотрел в окно, не обращая внимания на вертевшегося у ног и поскуливавшего Фавника – мелкого старого пса неопределенной породы, долгие, по собачьим меркам, годы носившего иронично-величавое имя мифологического божества. Через несколько минут Ревзин вновь опустился в кресло, вытянул короткие неимоверно исхудавшие ноги, откинулся на подушку и закрыл глаза. Кожа на лице чуть разгладилась, теперь он выглядел немного моложе своих восьмидесяти двух, помноженных на давнюю гипертонию и непреходящее недовольство. Он хотел немного забыться, но не мог отвлечься от раздражающей мысли о многоэтажном доме, загородившем от него жизнь за окном. А другой у него уже не было.

Пока был прежний заведующий реставрационной мастерской, старик Ревзин никому не мешал. На всех больших собраниях начальник областного управления культуры ставил его в пример. А после того, как заведующего уволили, и мастерская попала в руки невесть откуда взявшегося пройдохи с незаконченным начальным образованием, старый реставратор перестал устраивать ее хозяина. Теперь все делалось быстро: в мгновение ока принимались и выполнялись заказы, обычно с нарушением элементарных требований технологии. Никто со стариком уже не советовался. Он по-прежнему работал тщательно, не спеша, как говорили в мастерской, мотал часы на минуты. Не сразу старый мастер понял, что его время давно прошло, и держат его на работе только из жалости.

Но и на улице, и во дворе ему не было места, как и больному Фавнику, не отходившему от хозяина и испуганно жавшемуся к его ногам, когда к ним приближались прохожие. Во дворе старика донимали пришельцы из какой-то дикой, непонятной цивилизации – неопрятные, шумные, визгливые великорослые парни и девицы из соседних домов, не выпускавшие из рук бутылки с пивом. Прежде, реже выходя из дому, он их как-то не замечал. Но после того, как соседка со второго этажа переехала к сыну и оставила на его попечение собаку, с которой приходилось гулять утром и вечером, Ревзин впервые столкнулся с этой беснующейся безжалостной братией. Он несколько раз жаловался участковому, но тому, видно, дела не было до старика. И он решил, что не пойдет в милицию, даже если узнает, что эти коронованные сальными копнами волос владыки двора собираются взорвать его старый дом вместе со всеми жильцами.

Ну и пусть их! Не случись того, что мучило его последние дни, он так и не собрался бы в милицию. Но происшедшее к дворовым подросткам не относится. Это серьезнее его личных обид. «Если я не сделаю этого, – думал Ревзин, – испугаюсь, как боялся всю жизнь, значит, пустыми были все мои усилия доказать самому себе, что я все-таки честный человек». Вчера он еще колебался, но сегодня пойдет прямо к самому большому начальнику.

К старику опять вернулся страх: на этот раз не оставишь просто так заявление и не уйдешь, убеждая самого себя, что долг свой выполнил полностью. Придется разговаривать, и, значит, кто-то полезет в душу, в саму жизнь, тщательно оберегаемую от чужих глаз. Но он понимал, что другой возможности хоть как-то загладить свою давнишнюю вину может и не представиться.

После полудня подморозило. Ледяные колдобины, покрывшие асфальт, округлились, стали скользкими. Идти приходилось осторожно, ощупывая ботинками в галошах дорогу. Даже клюка крепко, насколько возможно, зажатая в правой руке, не служила надежной опорой. В мешковато сидящем длинном пальто, пережившем не один пируэт многоликой моды, старик Ревзин выглядел нелепо в многолюдном центре города. Он брел в пестром потоке людей, странный и нелепый, словно был выходцем из тех времен, когда по мостовой катили извозчики и воздух не отравлялся запахом бензинового перегара, не мельтешило в глазах от мелькающей рекламы невесть чего и ярких вывесок, под которыми толпились бритоголовые парни, не отнимавшие от уха мобильники.

В холле первого этажа областного управления внутренних дел за двустворчатой, тяжелой, коричневого казенного цвета дверью после свежего морозного воздуха Ревзину сразу стало душно, застучало в висках. Но этой жары и запаха новых овчинных полушубков, в которые были одеты сгрудившиеся у выхода молодые милиционеры, никто, кроме него, не замечал. Старик снял шапку.

– Вам что, папаша? – заметил его постовой, – коротко стриженый старшина в новеньком кителе и такой же новенькой фуражке с красным околышем. Все в нем, от форменной с иголочки одежды до тона вопроса, показалось старику воплощением холодной официальности и надменности.

Он было открыл рот, чтобы ответить, но тут гулко хлопнула входная дверь. Ревзин вздрогнул и обернулся. Вошедший, не посмотрев в его сторону, предъявил постовому удостоверение и взбежал по лестнице, ведущей на второй этаж.

– Прошу прощения, – повернулся старик к старшине, – я должен поговорить с кем-нибудь из начальства.

– Если у вас заявление, лучше передайте в приемную, за углом направо. Или мне. Моя фамилия Клюев.

Ревзин с недоверием посмотрел на старшину, затем на снова хлопнувшую дверь и принялся устраивать на голове свою бесформенную шапку, которую до этого мял в руке.

– В приемной я уже бывал не раз. Все без толку.

– Вы напрасно обижаетесь, гражданин. Таков порядок. Что вы хотите сообщить? —спросил постовой.

Старик неуверенно потоптался на месте, затем вновь снял шапку, переложил в левую руку клюку, а правую глубоко засунул во внутренний карман пальто. Все так же нерешительно поглядывая на старшину, он извлек из недр кармана аккуратно сложенный листок.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – предложил старшина, пробегая глазами написанное. – Скажите, гражданин Ревзин, вы кому-нибудь рассказывали об этом?