Поль Александр - Увидеть Лондон и умереть (Похищение)

И я удовольствовался тем, что сказал:

– Вы помните тот случай, когда моя жена в сорок пятом году попала в автомобильную катастрофу? Да вы сами мне об этом рассказали. Так вот, миссис Крейн была второй пассажиркой в той машине.

– Что-то не помню такой фамилии.

– Конечно. Ведь тогда ее звали Кэтрин Вильсон, а потом она вышла замуж за человека по фамилии Крейн.

– Вы уверены, что ваши сведения точны?

– Абсолютно уверен.

– Но даже и в этом случае я не вижу, какое отношение может иметь та давняя авария ко вчерашнему случаю в метро. Я происшествиями в метро не занимаюсь, они идут по другому отделу, но я читал или слышал от моего коллеги Маршалла, что у этой миссис Крейн был ревнивый муж, которого она часто обманывала. Если то, что произошло на Ноттинг-Хилл-Гейт, не просто несчастный случай, а убийство, объяснение, наверно, надо искать именно в этом.

Я мог бы, конечно, крикнуть ему в ответ: «Да как же вы не видите, что именно здесь кроется разгадка всего! У меня было назначено свидание с миссис Крейн, назначено на тот самый час, когда она погибла; она собиралась сообщить мне сведения о похитителях моей жены, потому-то ее и убили! А после этого за мной следом шел в тумане хромой человек, и это, конечно, не кто иной, как тот самый Рихтер, третий пассажир машины, в которой чуть не погибла моя жена десять лет назад… Разве вы не видите, как все здесь связано! Нужно скорее найти Рихтера, он в самом центре этого заговора!»

Но вместо всего этого произошло нечто чудовищное, о чем мне до сих пор стыдно вспоминать: я потерял всякое самообладание, забыл про все, о чем мог бы рассказать, и неожиданно для самого себя принялся во весь голос вопить:

– Вы просто дурак! Дурак и бездарность! Вы ни на что тут не годитесь! Понять не могу, почему во всем мире так расхваливают этот Скотланд-Ярд! Любой нью-йоркский полицейский в тысячу раз сообразительней и умнее!..

Мэрфи молча выслушал меня, не рассердился, не обиделся; он вел себя как настоящий джентльмен: подождал, пока я успокоюсь, потом мягко сказал:

– Эта история сильно на вас повлияла, мистер Тейлор. Вам надо обратиться к врачу.

Он положил руку мне на плечо, вышел со мной из кабинета и даже проводил до лестницы.

Я был настолько смущен, что, кажется, не попрощался и не поблагодарил.

Моя выходка окончательно меня пришибла. Когда мы встретились с тобой за ленчем, мне хотелось лишь одного: ни о чем не говорить, ни о чем не думать, ничего не чувствовать. Вот почему я не рассказал тебе ни о смерти Кэтрин Вильсон, ни о Хромом, ни о моем визите к Мэрфи.

Том, ты опять оказался на высоте. Ты прекрасно понял, как мне необходимо отдохнуть и расслабиться, ты сознательно избегал разговора о событиях последних дней. Я узнал только, что Мэрфи тебе позвонил, потому что ты сказал мне:

– Сэр Джон считает, что ты слишком переутомлен. Он советует тебе обратиться к врачу. Он, конечно, прав. Мне тоже не нравится твой вид. Зайди к Дику Лоутону, он пропишет тебе что-нибудь успокаивающее.

И все. Ты сказал это так дружески, что я не рассердился. Я и сам чувствовал, как ты прав.

Потом ты мне вот еще что сказал:

– Верь сэру Джону, он отыщет Пат и вернет ее тебе целой и невредимой. Он только кажется таким вялым, а на самом деле он поразительный человек, который не успокоится, пока не решит стоящую перед ним задачу. Честно говоря, я думаю, будет лучше всего, если ты предоставишь ему действовать одному и не станешь вмешиваться. Мы с тобой в последние дни немножко взвинчены. На твоем месте, старина, я бы сейчас просто вернулся в Милуоки…

Всю вторую половину дня мы провели у тебя, читали, слушали пластинки. Ты сказал, что завтра тебе нужно ехать в Бирмингем, чтобы на месте ознакомиться с очень запутанным делом, по которому ты должен выступать на следующей неделе в суде, но в воскресенье мы можем с тобой снова встретиться, потому что ты не собираешься на этот раз проводить уик-энд за городом. Меня это очень обрадовало: я бы не вынес еще одного воскресенья в Лондоне, если бы опять пришлось провести его одному.

Мы пообедали дома, возле камина; в десять часов ты предложил проводить меня пешком до «Камберленда».

Туман был такой же плотный, как накануне, и мы держались за руки, чтобы друг друга не потерять. Несмотря на туман, мы решили пройти через Гайд-парк: в такую погоду идти по садовым дорожкам не опаснее, чем по Пикадилли.

В парке было совершенно тихо. Несколько раз мы натыкались то на скамью, то на дерево, несколько раз сбивались с дорожек на газоны, и ты чуть не свалился в озеро. Но это были пустяки. Кошмар начался позже, когда мы уже шли по мощеной широкой аллее, которая выходит на Ланкастер-Гейт.

В первую секунду я решил, что это отзвук наших шагов. Но быстро понял, что это совсем другое. Звук был тот же, что накануне, в тумане позади нас раздавались неровные шаги Хромого…

Услышал ли ты их? Не знаю. Мы молча шли, близко держась друг к другу, и я не решился признаться тебе, как я встревожен. Том, я был просто неуверен тогда в своем рассудке; я боялся, что, если я остановлюсь, если стану прислушиваться, если привлеку твое внимание к шагам таинственного преследователя, ты воспримешь это как галлюцинацию, ты отнесешься ко мне как к больному – так же, как отнесся ко мне утром Мэрфи. Те десять минут, что мы шли до Ланкастер-Гейт, показались мне вечностью. Я был как в лихорадке, я не знал, на каком я свете, снятся ли мне шаги, или я слышу их наяву, я весь обратился в слух, готовый в любое мгновение остановиться, закричать, побежать… и не смея этого делать из-за тебя…

Когда мы свернули на Бейзуотер, шаги Хромого смолкли, но у меня еще долго зуб на зуб не попадал…

Мы распрощались с тобой в холле «Камберленда». Я глядел тебе вслед, глядел на твою высокую фигуру, на седеющие волосы, на благородную посадку головы… Том, не знаю, свидимся ли мы еще с тобой, но я хочу, чтобы ты знал, какой глубокой была моя привязанность к тебе. Я никогда не решался тебе об этом сказать, я боялся твоей иронии; и, конечно, я никогда тебе этого не скажу, если мы увидимся снова. Ты был для меня самым близким человеком на свете… не считая, конечно, моей жены…

Я находился в прерии, изумрудная трава пестрела алыми маками. У моих ног струилась глубокая река. Но отчего мое сердце сжималось в тревоге? Вдруг на том берегу я различил силуэт; это была женщина, она стояла ко мне спиной. Я позвал ее, но она не услышала. Я подбежал к самой воде, стал громко кричать, но мой голос не долетал до того берега. Тогда, охваченный безумной надеждой, я кинулся в реку. Вода заливала мне глаза, рот, ноги мои увязали в тинистом дне, но я шел и шел, протянув вперед руки. И несмотря на душившую меня тину, я кричал, я отчаянно звал: «Пат! Пат!» Но женщина не шевелилась. С величайшим трудом я добрался до противоположного берега и ухватился руками за камни, окаймлявшие реку; я вырвался из объятий вязкого дна, я был спасен! Но меня вдруг опутали тысячи цепких лиан. Они присасывались ко мне, оплетали и хватали меня, они ласкали меня, точно женские руки. Я уже готов был сдаться… Но Пат была рядом, она ждала меня, я должен был к ней прорваться. Нечеловеческим усилием я освободился из гибких объятий лиан, но, когда выбрался на простор прерии, Пат уже не было. Она исчезла, она растворилась, я ее звал, я шарил в траве, я вглядывался в горизонт… Ни души. Слезы отчаянья жгли мне глаза, я отказывался верить в свое поражение. И вдруг вдалеке я увидел распростертое женское тело. Наверно, устав меня ждать, она задремала? Я приблизился к ней, охваченный радостью и желанием, я наклонился над ней, чтобы стиснуть ее в объятиях, и с ужасом отшатнулся, потому что передо мной лежал растерзанный труп Кэтрин Вильсон. Меня пронзила страшная боль, и одновременно в ушах у меня оглушительно зазвенело…