Майк Германов - Безликий

Димитров кивнул:

– И это тоже.

– Так что с бомжами? Что они видели?

– Как тебе сказать… – Лейтенант потер лоб ладонью. – В общем, оказалось, что есть некий Васька Глист, его даже свои считают слабоумным. Так вот, он ночью шатался пьяным по парку и видел… демона. Это он так утверждает, – поспешно добавил Димитров, словно опасался, что я подумаю, будто он бредит.

Однако я за время работы в полиции наслушался и не таких показаний. И знал, что порой откровенная на первый взгляд чушь может оказаться ценной информацией.

– Хорошо, демона, – кивнул я. – Допустим. Насколько этот демон может иметь отношение к смерти Зинтарова?

– Похоже, самое что ни на есть прямое.

Я сел на скрипнувший стул.

– Так. Конкретнее можно?

– Похоже, убийца прикончил Зинтарова в двухстах метрах от Баболовского дворца, там же его пытал, а затем, когда учитель умер от сердечного приступа, перевез тело и положил его в ванну. Глист утверждает, что видел демона с белым лицом и огромными зубами.

– Череп?

– Да, что-то в этом роде.

– Похоже, маска.

– Наверняка.

– А убийца видел этого Глиста?

– Нет. Тот от страха онемел и лежал в траве, чуть дыша, пока убийца не увез жертву на тачке.

– Он видел, что тот делал с Зинтаровым?

– Нет, трава слишком высокая. Но до него доносились стоны и мычание. Похоже, рот у учителя был заклеен. Потом убийца погрузил тело в тачку и покатил в кусты. Машину на которой он уехал, Глист не видел.

– Почему он не сообщил в полицию?

Димитров усмехнулся:

– Потому что думал, ему все померещилось. Он же в дупель был.

– Ясно. Жаль, что наш свидетель, помимо этого, еще и слабоумный.

– Ну, этого я бы не сказал. По-моему, с головой у него все в порядке, просто слишком много бухает.

– В суде его показания не пройдут.

– Может, и нет. А может, и да. Он ведь не видел лица убийцы, так что опознания от него не потребуется. А если мы найдем маску в виде черепа, то это будет уликой.

Я кивнул: лейтенант был прав.

– Что будешь делать? – поинтересовался Димитров.

– Съезжу в школу, где работал Зинтаров. Поговорю с людьми, узнаю, что он был за человек. Плохо, что он жил один, но соседи-то у него, я думаю, были. Так что потом наведаюсь к нему домой и пообщаюсь с теми, кто его знал.

– Хочешь, я съезжу? – предложил Димитров. – Домой, я имею в виду. Тем более там все равно надо делать обыск.

– Хорошо, давай. Потом обменяемся впечатлениями.

– Договорились.

Пока мы разговаривали, Димитров прохаживался по комнате. Увидев книги на полке, он остановился и взял одну из них.

– О, да это же моя, – сказал он удивленно. – Надо же! Я и забыл, что она тут.

– Забирай. Я все равно читать не собирался.

– Напрасно, между прочим. Классная вещь!

– Ты про какую?

– «Тысячекрылый журавль».

– Японец написал, да? – припомнил я.

– Ясунари Кавабата. Лауреат Нобелевской премии, кстати. Отравился газом.

– Суицид?

– Неизвестно. Может, несчастный случай. Он пьян был и посмертной записки не оставил.

– Нравится японская литература?

– Еще как! И не только литература.

– А что еще? Мультики? Комиксы?

– Анимэ и манга, – поправил меня Димитров. – Да, и это тоже. В целом японская культура и эстетика. Я даже татуху себе сделал.

– Какую?

– Маска демона Ханя. По преданию, однажды женщина влюбилась в монаха, но ее чувство осталось безответным. Ярость так исказила ее лицо, что она превратилась в демона. Такую татуировку делали самураи, считавшие, что Хань будет хранить их на поле боя. Основное изображение окружено хризантемами и сакурой, что означает решимость и готовность умереть в любой момент.

– Ты что, «Бусидо» начитался?

– Было дело. Но я не жалею, что сделал наколку. Красиво, и жене нравится.

– Большая татуха?

– Да на всю спину! Показать?

– Нет, обойдусь.

Димитров почесал нос.

– Хочешь, дам тебе посмотреть какой-нибудь фильмец? – предложил он. – У меня большая коллекция. Например, могу принести «Могилу светлячков». Великое анимэ Исао Такахата, теперь такое редко снимают. Классика!

– Мультик, что ли?

– Не мультик! – Кажется, Димитров обиделся. – Анимэ!

– Нет, спасибо. Я сюда не мульти… не фильмы смотреть приехал.

Полицейский пожал плечами:

– Ладно, как хочешь. Ну, не буду отвлекать. До скорого.

Когда Димитров ушел, я быстро собрался и поехал в школу, где убитый преподавал химию.

В Пушкине дворцы, церкви и другие исторические памятники соседствовали с многоэтажками и маленькими домиками этажа в два-три. Можно было свернуть на узкую улочку и попасть в другой мир – подобие спального района, застроенного хрущевками из серого кирпича, затем вырулить к коттеджам, обнесенным черной оградой, а потом вдруг оказаться перед огромным новым зданием из бетона и стекла. То там, то здесь велись работы: рылись котлованы, вбивались сваи, крутились бетономешалки. Жилье в Пушкине было дорогое, и площадь стремительно застраивалась.

Школа оказалась четырехэтажным зданием бледно-желтого цвета, с белыми колоннами у входа и лепниной вокруг готических окон. На первом этаже стояли решетки, закрытые на висячие замки. Их можно было отпереть изнутри – например, во время эвакуации при пожаре. Это в теории, конечно.

Я с трудом представлял себе, чтобы в панике кто-то бегал от окна к окну с ключом и приговаривал: «Погодите, ребятки, я сейчас вас выпущу! Вот только распахну решеточку».

Когда-то в доме проживала аристократическая семья, но после революции владельцам пришлось бежать в Константинополь. В их доме сначала был молодежный клуб, затем детский дом, а потом школа. В конце девяностых она стала общеобразовательной с музыкальным уклоном.

Все это мне рассказала консьержка на первом этаже, которая, выяснив, что я из полиции и мне нужен директор, стала чрезмерно разговорчивой: видимо, почувствовала, что может первой узнать что-нибудь интересное. Но я о цели визита не распространялся, и в конце концов она сдалась и указала мне путь к кабинету директора.

Тот был на месте и очень удивился, когда я появился у него на пороге и первым делом показал удостоверение.

– Вы из прокуратуры? – спросил он недоумевающе. – Но на нас не поступало никаких жалоб.

– Я по другому делу. Разрешите? – Я указал на стул.

– Конечно, садитесь. Что случилось?

– У вас работает Зинтаров Евгений Казимирович?

– Да, конечно. Он ведет химию.

Если верить табличке на двери кабинета, директора звали Федор Степанович Короб. Это был мужчина плотного телосложения с прилизанными на левую сторону остатками светлых волос, с одутловатым лицом человека, который любит на ночь глядя приложиться к бутылке. Под светло-голубыми глазами набрякли темные мешки, белки выглядели воспаленными.