Татьяна Первушина - Это Традиция, детка!

При этом на предложение Застенкер взять няню, скромно опустив глаза, лепетал что-то невразумительное о том, что денег в семье мало, что няне сложно и страшно доверить детей…

И тема эта как бы сама собой рассасывалась… Получалась «ничья»… По выражению Застенкер, у Хвостова всегда были одни только многоточия…

Умудренная годами руководящей работы, Застенкер мило улыбалась Хвостову в таких ситуациях, но изо дня в день придумывала ему новые испытания.

Муза Мордехаевна не скрывала от Хвостова того, что ее буквально бесила необходимость уплачивать налоги государству полностью.

Поэтому в качестве достойного специалиста в этой области через знакомых и была приглашена на фирму некая Арзыгуль Нариманова, за плечами коей был многолетний опыт в подобных делах.

Арзыгуль – коренастая мужеподобная женщина лет сорока пяти – одна воспитывала дочь. Все движения ее были резкие, хохот истеричный и очень громкий, порывы страстей необъятные.

Доброта была ей не свойственна ни в каких проявлениях, и видимо именно поэтому ее «волну» и поймала крепкая бизнесвумен Застенкер, также не слишком отличавшаяся человеколюбием.

Иметь врагом такого человека, как Нариманова, не захотел бы никто, находясь в здравом уме. Но в качестве прирученного «цербера» и «ловчилы» Арзыгуль была просто незаменима.

И Муза Мордехаевна, развивая подобие дружбы, вечерами подолгу сюсюкала с Наримановой по телефону, перебирая косточки всем сотрудникам.

Особенно доставалось Хвостову и Быстровой, двум ближайшим «соратникам» Музы Мордехаевны и столь же давним ее знакомым.

Первому – за инертность, слабость и флегматичность, второй же – наоборот, за смелость, оперативность и повышенное чувство собственного достоинства.

Вероника Быстрова была полной противоположностью Модесту Хвостову.

Эта весьма яркая, симпатичная и веселая женщина средних лет с очень гордым и независимым характером, безусловно, не очень устраивала Застенкер, культивировавшую в сотрудниках подхалимаж и подобострастие.

Но Застенкер весьма ценила в Быстровой, как, впрочем, и в Хвостове, привитые родителями с детства кристальные честность и порядочность.

Эти их раритетные в бизнесе качества и помогали Застенкер мириться с отдельными недостатками характеров своих двух особенных подчиненных.

Что же касается Арзыгуль Наримановой, то при встречах Муза Застенкер смотрела на нее восхищенными глазами и восторженно улыбалась, как будто увидела нечто чудесное, чем придавала ускорение и без того стремительным действиям бесшабашной бухгалтерши по найму, не знавшей до знакомства с Застенкер комплиментов.

Вот эта-то Арзыгуль и доводила несчастного Хвостова почти до приступов, потому, что, словно обезьяна с гранатой, скакала по холмам 1С и просторам финансовых отчетов, чтобы доставить экономическое удовольствие Застенкер, подставляя при этом «под статью» инертного Модеста.

Но, деваться Модесту Полуэктовичу было некуда, Застенкер решительно не желала праведно делить свои барыши с налоговиками, и за демарш могла выкинуть Модеста Полуэктовича на улицу, откуда, собственно говоря, его и взяла.

Хвостов это прекрасно понимал и доверился, что называется судьбе-копейке (в прямом и переносном смысле). И, кажется, выиграл…

По крайней мере, зарплата у него стала в разы больше, а супруга – в разы спокойнее, и даже маман не так часто теперь вила из него веревки, потому что могла иногда позволить себе скатать за границу.

В принципе, экономическое положение супруги Модеста Полуэктовича с легкостью давало ему возможность вообще не ходить на работу, особенно такую нервную, и наслаждаться воспитанием детей дома.

Но именно это его и не устраивало, Хвостов не хотел совсем уж переходить на положение няньки-гувернера у собственного потомства, по какой-то необъяснимой причине чувствуя себя мужчиной и добытчиком…

Со временем работа у Застенкер даже стала нравится Хвостову. Муза Мордехаевна приучилась мириться с его недостатками, а Модест Полуэктович при помощи неких успокоительных напитков слегка пообвыкся с ролью «Фунта».

А в часы сладостного ничегонеделания в офисе, когда Муза Мордехаевна улетала во Францию (а, надо сказать, делала она это частенько), где у нее был пожилой супруг-француз и благоприобретенная вместе с оным небольшая вилла, Модест, сидя в своем кабинете, с наслаждением потягивая пиво и болтаясь по интернет-просторам, буквально растекался мыслью по древу .

И если бы кто-то случайно оторвал Хвостова от этих дивных мечтаний и спросил бы, о чем именно он думает в эти минуты, то Модест Полуэктович, наверное, даже не смог бы сформулировать, о чем именно.

Главное – в эти мгновения он был абсолютно счастлив, он жил в эти минуты, был самим собой и понимал, что недосягаем ни многочисленными родственниками, ни даже строгой Застенкер (по типу старого анекдота о Ленине: « Жене скажу, что к любовнице, любовнице – что к жене, а сам на чердак – и учиться, учиться, учиться»).

При этом Модеста убаюкивала мысль о том, что семья считает, что он буквально погибает на работе, завален делами и поэтому с трудом доплетается по вечерам домой…

Надо отдать должное воспитанию Модеста Полуэктовича: внешне неприязнь его к Застенкер ничем таким не проявлялась.

Наоборот, некоторые из сотрудников даже считали, что Хвостов какой-то дальний родственник Застенкер, так преданно и подобострастно он на нее смотрел в те минуты, когда она давала ему очередное задание, всегда старался даже всем корпусом своим показать, как он ее уважает и ценит. А кто-то даже подозревал возможный адюльтер…

Вынуждены разочаровать читателей.

Хвостов был семьянином-христианином, что называется, до мозга костей, и никогда бы не позволил себе отважиться на адюльтер, и не столько потому, что боялся исполнения угроз супруги. Просто так он понимал свое предназначение…

Главная же загвоздка была в том, что Музу Мордехаевну он, безусловно, считал своей спасительницей от нищеты, интеллигентным человеком и «бизнес-партнером»… Но как женщину, увы, ее не воспринимал…

Именно поэтому он так и боялся Застенкер.

Дело в том, что Муза Мордехаевна была уже давненько в пенсионном возрасте, но, как говорится, душой еще витала в девушках.

И, к вящему ужасу Модеста, окружала его постоянной и неусыпной заботой , а также своей женской харизмой , с ее точки зрения, вполне еще прелестной.

По крайней мере, так утверждал ее супруг, который был лет на 20 старше.

Капканы она расставляла с методичностью и ловкостью старого индейца.

То предложит Хвостову починить какую-нибудь мелочь, принесенную из дома; то попросит повесить в ее кабинете картину или календарь; то подвезет на своем автомобиле до метро; то, заботясь о его здоровье, пригласит позавтракать или поужинать к себе домой ( ведь он так много работает с документами, что не всегда успевает даже покушать ), а то и просто, встав за его спиной, словно трехмачтовый фрегат в бурю, нависнет над его креслом, свесив на него свои темные шали и длинные пряди невероятно густых волос, похожих на парик, и диктует очередные задания, наводя на бедолагу-Хвостова безысходную тоску и ужас.