Татьяна Первушина - Это Традиция, детка!

Московская осень выдалась неожиданно теплой и сухой. Дождей почти не было. И аллеи, бульвары, и даже дворы, где росли деревья – всё было застелено нарядными желто-красными коврами из опавших листьев.

Яркое, согревающее душу утреннее солнышко, приветливо улыбаясь прохожим, выходящим из метро, играло «белыми нитями» паутинок на пожелтевших кленовых листьях.

И люди, подсознательно отвечая взаимностью дарящей тепло и свет природе, тоже улыбались и бодро шагали по своим делам под ровный птичий гомон, изредка перекрываемый жужжанием и гудением автомобильных заторов…

В потоке идущих от метро по бульвару людей, словно жираф среди кенгуру, сразу обращал на себя внимание высокий, слегка ссутулившийся мужчина средних лет. Он словно не вписывался в общую массу и как будто плыл против течения, хотя шел в том же направлении вместе со всеми…

На вид ему можно было дать немногим более пятидесяти, хотя на самом деле ему только недавно исполнилось сорок пять.

Не броский, полуспортивный стиль одежды, кожаная сумка-портфель через плечо, коротко стриженные седые волосы, равнодушное, как бы слегка «отсутствующее» выражение лица, аскетичный взгляд в самого себя – по всем этим признакам можно было предположить в нем среднестатистического офисного работника и одновременно семьянина со стажем. Да так оно и было на самом деле…

Модест Полуэктович Хвостов, отец четверых детей, числился генеральным директором одной небольшой столичной фирмы, занимающейся перепродажей сухих баклажанов в торговые сети. Да, да, именно числился , потому что от природы не обладал ни организаторскими способностями, ни качествами лидера, ни предпринимательской жилкой…

Но статус многодетного отца заставлял его постоянно напрягаться в поисках работы, потому что, увы и ах, ну нигде-то он не пригождался…

И вот несколько лет назад его, уже почти отчаявшегося, после долгих мытарств по различным конторам, что называется, «подобрала» знакомая подруги его мамы, некая Муза Мордехаевна Застенкер, дама постпенсионного возраста, в противоположность Хвостову, весьма активно участвующая в бизнес-процессах столицы.

Сразу поняв, что это будет весьма выгодная и в то же время экономичная сделка (зарплата маленькая, а благодарность стопроцентная), прагматичная Застенкер взяла Модеста Полуэктовича на работу сначала менеджером.

А через пару лет, когда он полностью доказал ей свою преданность, «отблагодарила», по ее словам, Хвостова тем, что сделала его своим соучредителем, открыв новую фирму – «Шиш-Традиция» и, невзирая на ужас и мольбу в его глазах, в довершение еще и назначила генеральным директором. Правда, не забесплатно , как она любила повторять…

Так, к своему сорокапятилетию Модест Полуэктович очутился в роли «Фунта» («который за всех сидел»), то есть номинального руководителя, на самом деле не имеющего права голоса, но при этом отвечающего уголовно за все возможные неправедные деяния своей соучредительницы, дамочки с двойным гражданством…

Отступать перепуганному Хвостову было некуда, как говорится, позади была, хоть и не Москва (как у Кутузова), но, тем не менее, весьма грозная и своенравная жена, а также четверо детей. Поэтому единственное, на что был способен в сложившейся ситуации Модест Полуэктович, сразу потускневший от страха оттого, что отвечать за все мыслимые и немыслимые рискованные бизнес-решения Застенкер, в конечном счете, придется теперь именно ему, – это посильное оттягивание претворения в жизнь всех процессов на фирме, в том числе подписания документов.

Открыто сопротивляться коварной и весьма опасной, с точки зрения бедолаги Хвостова, Музе Мордехаевне, было занятием весьма бесперспективным, поэтому Модест Полуэктович «кипел и горел» на работе почти что на «холостом ходу», вызывая сначала недоумение у сотрудников, да и самой Застенкер, а потом и некоторое разочарование оных.

Когда до Музы Мордехаевны наконец дошло, что новый ее соучредитель и генеральный директор никто иной, как, по словам классика, « муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей, высокий идеал московских всех мужей », она быстро перестроилась, и, словно строгая учительница, ежедневно давала «домашние» задания «школьнику Хвостову», а на следующий день строго проверяла их.

Хвостов стоически переносил мытарства, поскольку уже давно привык к тому, что женщины в его окружении всегда им руководили.

Властная маман , контролирующая практически все его дела и поступки; «не дремлющая» супруга, которая круглосуточно «держала руку на пульсе» и нагоняла на Модеста панический страх обещанием, что выпрет его из дома за какой-нибудь проступок; ну и, конечно, Муза Застенкер вполне интеллигентно, но, тем не менее, весьма жестко добивалась от него ежедневных «результатов» и отчетов о выполненных заданиях, ею же продиктованных ему накануне…

Как ни смешно, но больше всех, категорически и почти до судорог Модест Хвостов боялся именно Застенкер…

Она наводила на него тоску смертную и одновременно ужас быть выкинутым, что называется, «без содержания», со вполне прилично по московским меркам оплачиваемой работы…

Об этом Хвостов, имея столько детей, а главное – весьма зажиточную и властную супругу, даже в страшном сне не мог и помыслить, поэтому, словно зомби, учил наизусть задания Застенкер, записывал их, чтобы не забыть, не дай Бог, при этом еще больше наливаясь к ней тщательно скрываемой ненавистью…

Надо сказать, что Модесту Полуэктовичу все же удавалось частично мстить Застенкер за вынужденное рабство (как бы « я мстю, и мстя моя страшна »).

Постоянно напоминая ей, что у него четверо детей – мал мала меньше, он каждый день подтягивался на работу не раньше полудня. В оправдание, сделав «печальное лицо», рассказывал Музе Мордехаевне, что с утра завез одного ребенка в садик, другого в школу, а с третьим нужно было высидеть очередь ко врачу. Правда, опуская при этом тот факт, что на завтрак он забегал к маман , которая, проживая недалеко, но в одиночестве, требовала от покорного сына частых визитов.

Вздыхая и охая, Хвостов оправдывался, разводя руками, что всех его родственников, к сожалению, не хватает на то, чтобы качественно ухаживать за таким количеством детей.