Елена Сазанович - Город призраков

— Оригиналы на стендах, а это — копии, — пояснила она.

Вано машинально вытащил одну фотографию. К нашему удивлению она была порезана. Один за другим мы принялись вытаскивать снимки — и там не оказалось ни одного целого.

— И что это значит, милая? — проворковал Вано.

Секретарша смутилась.

— Я, право, затрудняюсь ответить… Во всяком случае что-либо определенное.

— И тем не менее…

— Я была уверена, что в этом пакете — целые снимки. Хотя в последнее время Модест Демьянович вел себя довольно странно. Он заказал очень много копий таких фотографий.

— Но это не так уж и странно. Это давно уже нужно было сделать. Фотографии имеют особенность теряться и пропадать.

— Да, но… Однажды я случайно застала его за весьма странным занятием. Он аккуратно разрезал фотоснимки. Точнее, вырезал лицо и разрезал его по частям: глаза, нос, рот, подбородок. И из этих разных частей он пытался составить как бы портрет — коллаж… Он словно разгадывал кроссворд. А сам был настолько взволнован и одновременно отрешен от внешнего мира, что не заметил, как я вошла. Когда я окликнула его, он страшно смутился и прикрыл вырезанные фрагменты своего коллажа рукой. А потом тут же их перемешал.

— И как он это объяснил?

— Он как-то странно рассмеялся и сказал, что занимается чудачеством. Поскольку портрет старого графа пропал, он и пытается его воссоздать из этих частей разных фотопортретов.

— Ну, это вполне объяснимо, — успокоил ее Вано.

— Конечно, объяснимо, — замялась она, всем видом показывая, что ей это не так уж и ясно. — Но… Если он пытался воссоздать портрет графа, почему он всегда утверждал, что забыл его лицо?

— Возможно, он просто не хотел никого обнадеживать, — возразил ей Вано.

Было видно, что секретарша не удовлетворена ответом. И мы, чтобы не вступать с ней пререкания, поспешили уйти. И уже на пороге ее мягкий и одновременно решительный голос остановил нас.

— Молодые люди, если вы подозреваете Модеста Демьяновича, то я вам скажу — он ни в чем не виноват! Он был прекрасным человеком и прекрасным учителем! Вы ошибаетесь. Для него человеческая жизнь была превыше всего…

И она гордо повернулась к нам спиной. И только по слегка вздрагивающим плечам мы поняли, что она плачет.

Закрывшись в гостиничном номере, мы вывалили на стол обрезки всех фотографий.

— Ты знаешь, — заметил Вано, вспоминая разговор с секретаршей, — в ее словах, пожалуй, есть смысл. Помнишь, как перед смертью Модест отозвался о графе? Он назвал его идею чудовищной и извращенной. И его слова были вполне искренни. И его признание, что он унаследовал эту идею графа, как-то не увязываются с неприятием ее. Понимаешь? Словно он от души ненавидел эту чудовищную философию, а потом тут же сознавался в том, что способствовал ее дальнейшему распространению. Почему? Может быть, по чье-то указке? Он явно говорил чужими словами. И его речь была довольно не продумана и нелогична.

— Ты намекаешь на этого старичка Котова? Если он отравил учителя, а это, похоже, именно так, то в любом случае я не понимаю, как он заставил Модеста взять вину на себя.

— Этому должно быть объяснение. И оно скорее всего — здесь, — Вано постучал по обрезкам фотографий. — Нам придется изрядно потрудиться, чтобы вычислить, какой кроссворд решал Модест.

Я махнул рукой.

— Да ну тебя, Вано. Он явно пытался воссоздать свой портрет. Возможно, он сомневался, что является наследником графа. Потому пытался убедиться, сопоставив отдельные части лица с различных снимков.

— Или хотел убедиться, что наследник кто-то другой.

— А почему нет! — я хлопнул себя по лбу. — Старичок Котов! Вдруг Модест его вычислил. И тот за это прикончил учителя. Только, боюсь, решить эту задачу нам не под силу. Котов, такой заросший, что ни глаза, ни рот, ни нос — не различишь.

— Да, но у этого старикашки есть твердое алиби на моменты убийства адвоката и библиотекарши. Гога все четко проверил. И потом, как ты сам верно заметил, каким бы он ни был актером, но на роль призрака он никак не годился. Ни та фактура.

Нашу беседу перебил резкий телефонный звонок. Вано первым схватил трубку и по его хмурому, взволнованному лицу я понял, что есть новости. Скорее всего — плохие.

Так оно и было. Звонил Ступаков. У него на руках уже были результаты рентгеновских снимков.

— Ступаков — в панике, — пробубнил Вано, положив трубку. — Одна неприятность за другой. Теперь пришла очередь его племянницы Галки. У нее плохие результаты обследования. И еще…

Вано поднял на меня тяжелый взгляд.

— …у Сенечки Горелова.

— О боже! — выдохнул я. — Значит… Значит призрак к нему являлся не зря. Это — предупреждение. Во что бы то ни стало… Мы обязаны, наш долг — отыскать этого призрака. Мы должны спасти хотя бы одного. И ты прав, — я постучал по столу, — ты прав. Возможно разгадка именно здесь. Круг подозреваемых сужается. Мэр, его дочь и жена, чета Кис-Кис, Гога и сам Ступаков. Хотя… Хотя мне не верится, что он убил племянницу. Похоже, он ее искренне любит. И тем не менее.

Это был наш последний вечер в Жемчужном. И Жемчужное было таким же, каким мы увидели его в первый раз. Маленький город у моря. Рано наступивший вечер. Круглая, как надутый до предела желтый шарик, луна. Которая, казалось, вот-вот лопнет. И по городу пронесется эхо этого взрыва… Но взрыва на небе нет. Хотя это не значит, что его нет на земле, в этом маленьком городке с поэтичным названием Жемчужный…

Как и в первый вечер нашего приезда мы собрались в гостинице, которая когда-то давным-давно была усадьбой одного богатого и небесталанного человека — графа Дарелова, основателя города. Множество свечей освещали по-старинному обставленную гостиную. Большой круглый стол, покрытый белой накрахмаленной скатертью, был уставлен множеством блюд. Приготовленных умелыми ручками хозяйки гостиницы Ли-Ли. Продолжающей суетиться на кухне вместе со своим дорогим, похожим на поросенка, муженьком Ки-Ки.

Власть города — мэр и шеф милиции Гога Савнидзе — как и полагается при их положении, обсуждали дела. Связанные наверняка с благоустройством Жемчужного. Прекрасная половина мэра, его жена Диана и дочь Полина наигрывали какую-то грустную незнакомую мелодию в четыре руки.

Белка в окружении своих папочек восседала на диване. И не слушая их, украдкой бросала на меня жгучие взгляды. Впрочем, я преувеличивал. Огня в ее глазах было уже гораздо меньше. Скорее она смотрела на меня по привычке, помня, что я — ее первая любовь. А я не без грусти подумал, что так никогда и не стану ее первой любовью.

Доктор Ступаков был особенно мрачен. Его племянница, полнощекая румяная Галка что-то без умолку тараторила и хохотала во весь голос. И он отвечал ей с кислой улыбкой. Он смотрел на нее, как смотрят в последний раз. Зная, что человек смертельно болен.