Алексей Патрашов - Закономерная ошибка. Cредневековый фантастический приключенческий шпионский детектив

– Если у них такие простыни, то я представляю, какие у них здесь потаскухи! У них же лицо должно быть как задница!

– Не любишь некрасивые задницы? А ты закрой глаза или завяжи, чтобы тела не видеть. Лично проверял – всегда помогает! А если ты только лицо закрыть хочешь, то и мешка на её голове хватит.

Дакам догадался, что Чимвог ему подвирает. Мешок на голове для обеспечения неузнаваемости всегда был одним из любимых приёмов, когда надо никого не убить и тайну сохранить. Но зачем сохранять их лица от взгляда потаскухи, если сам хозяин их всех видел в лицо. Что и кому здесь может рассказать потаскуха? Хотя её можно прихватить с собой, а хозяин останется здесь. А что и кому помешает точно так же прихватить и хозяина? Или хозяин совсем не такой простой, каким на первый взгляд показался? А может, это просто уловка, чтобы вызвать у него ненужные подозрения и нарочно сбить с толку?

Если отбросить невозможность смотреть во время тыка на лицо, то потаскуха им на эту ночь досталась весьма неплохая и почти чистая, с большой грудью и круглым, не обвисшим задом. Хотя всё тело у неё в какой-то мере было немного мужиковатым. Видимо, тяжёлая работа в деревне развивает в женском теле мужские черты, но в таком унылом и заросшем грязью месте она была просто красавицей.

Чимвог стоял рядом со своей кроватью выпивая с помощником и с любопытством наблюдал, как Дакам лишается девственности с на всю ночь снятой ими потаскухой. Землетрясения не произошло, воздух не вспыхнул, гром не грянул и молнии над кроватью не засверкали.

Девица пошла по кругу и после нескольких кругов Чимвог и Теваб уже больше пили, чем ей пользовались. С кровати доносилось пыхтение и шлепки голых тел. Дакам за последние часы прерывался только чтобы пустить Чимвога и Теваба или сменить положение. Чимвог уже от наблюдаемого на протяжении нескольких часов сношения Дакама с потаскухой испытывал дикую зависть, переходящую в тихую злость.

– Ну ты и редкий извращенец. – отметил он между делом, после того, как Дакам сменил несколько десятков положений.

– То, что вы называете извращением, у меня называется воздержанием! И у всего моего народа тоже! Или ты об этом не знал?

– И где же ты так научился, будучи девственником?

– На старших в детстве насмотрелся. – удивил ответом Дакам.

– Я и… – начал было Чимвог и заткнулся.

Ещё через несколько часов наблюдения за сношением злость от зависти сменилась завистью восхищения – у никаонцев совокупление считалось чем-то вроде разновидности сражения и неспособность его совершить считалась чем-то вроде разновидности небоеспособности, если не беззащитности. Впрочем, такое мнение бытовало не только у никаонцев. Дакам весь напрягся, потом расслабился, напряг и расслабил несколько раз обращённые к Чимвогу ягодицы, сжал и расслабил едва заметную при ночном светильнике тёмную дырочку между ними раз, потом ещё и ещё несколько раз, потом весь дёрнулся, расслабился и удовлетворённый содеянным слез с кровати, направившись к столу.

– Всё, хватит на первый раз, потом ещё продолжу.

Чимвог и, в некоторой степени Теваб тоже, смотрел на него с почти благоговейной завистью, переходящей в уже неподдельное искреннее восхищение. Подвигав челюстью Чимвог всё же спросил.

– Как тебе такое удалось? Тем более вчерашнему девственнику.

– У нашего народа принято получать удовольствие долго и мы никогда не торопимся его заканчивать. И не торопиться начинать, чтобы не надоело и не приелось раньше времени. Поэтому мы с двенадцати лет и не насилуем женщин у столба, чтобы в двадцать не наскучило.

– Я всегда считал иначе, но сегодня ты поднялся в моих глазах.

Дакам пожал плечами, протяжно моргнул и запрыгнул на свою кровать над столом. С нижней кровати рядом раздались шлепки тел и уже привычное сопение. Ещё через некоторое время к ним добавились не очень громкие стоны и вскрики. Пыхтение и сопение удвоилось, а под их сопровождение возня усилилась. «Вдвоём прут, в две дырки сразу, чтобы не расслаблялась.» – догадался он и выпил очередную кружку пива. – «Как бы не обгадилась ненароком, а то вони добавится.».

Попойка продолжалась, но даже пиво пить наравне с никаонскими наёмниками он просто не смог – складывалось такое ощущение, что они пьют не спиртное, а чистую воду. После выпитой четверти ведра Дакама уже основательно развезло и он голым завалился спать прямо рядом с такой же голой и до полусмерти затраханной ими потаскухой с мешком из плотной ткани на голове. Полюбовавшись на его пухлый, голый и совершенно беззащитный перед ними задок и поразмышляв, стоит ли напоследок впихнуть ему и потаскухе или только потаскухе, Чимвог и Теваб остановились на только потаскухе, решив, что столько дырок с усталости и опьянелости не осилят, а насиловать совершенно не сопротивляющегося Дакама просто скучно и не победоносно.

Что происходило дальше, после допивания ведра с пивом, осталось неведомо, но ближе к рассвету потаскуха незаметно выскользнула под громкий храп наёмников из комнаты и там ненадолго наступила почти полная, нарушаемая только храпом тишина. Дакам утром прошёлся по комнате, осторожно потрогал пальцами дырочку в своей попе, видимо всё таки ночью напившись до беспамятства Чимвог оприходовал и его тоже, и то ли улыбаясь, то ли скалясь надел штаны, болтая из стороны в сторону слегка приподнявшимся и хорошо наработавшимся за ночь крупным отростком так, что чуть не зацепился им за стол.

* * *

На следующий день Хоншед немногим позже полудня неожиданно легко встретился с императором. От собственного успеха он даже сам слегка оторопел. С утра он привел себя в наиболее приличествующий предстоящему ответственному и торжественному мероприятию вид и собрав свои вещи начал готовиться к встрече с императором.

У него были большие сомнения, что император его вообще примет, а тем более примет уже сегодня и не заставит ждать пол дня. Империя очень большая и дел у императора, наверное, много так что весьма вероятно, что императору что сегодня, что не сегодня просто будет не до него. К нему, поди, государственные послы в очереди неделями ждут. Но, всё равно, подготовиться к столь важной и ответственной встрече следовало как можно более тщательнейшим образом. Как говорится, к чему один раз не подготовишься, то всегда и случается.

Хоншед совсем недавно начал бриться и это слишком частое по его мнению занятие совершенно ему не нравилось – он ругался при этом так, что услышав его развесистые выражения морщились даже иногда случайно рядом оказывавшиеся Агхаб или Залим, что для последнего, как военного советника, было просто невероятно и удивительно, ведь всем отлично известно, что хорошо обруганный солдат в подбадривании не нуждается. Но при дворе был свой порядок и Хоншед старался соответствовать ему во всём, даже в самых мелких мелочах.