Станислав Рем - Принимая во внимание

– Постойте, – Глебский с недоумением посмотрел сначала на Ларионова, потом на Малышева. – Вы же утверждали, что Иванова ударили по голове тяжёлым твёрдым предметом?

– Мы так думали первоначально. – Ларионов с шумом отхлебнул из чашки. – Вчера медэкспертиза провела полное обследование тела, а мы, в свою очередь, более детально исследовали место преступления. Вывод один: Иванову нанесли единственный удар, в челюсть, – милиционер раскрыл папку, вынул из неё исписанный лист, протянул его подполковнику. – Вот данные экспертов. После чего Василий Трифонович упал и при падении ударился затылком о ледяную поверхность, в результате потеряв сознание.

– И какова причина смерти? – Глебский просмотрел лист и вернул его милиционеру.

– Переохлаждение. – Ларионов спрятал документ в папку. – Василий Трифонович элементарно замёрз.

– Да, интересный ход событий. – Глебский положил чайную ложку в чашку и принялся размешивать остывающий напиток. – Значит, Василий Трифонович замёрз… А если его ограбил не убийца? А случайный прохожий? Шёл мимо, смотрит – лежит тело. Взял портфель, обыскал и был таков.

– И над этим думали. Потому бригада, что обходит дом Иванова и близстоящие строения, опрашивает население на предмет того, видел ли кто-нибудь прохожих в ту ночь, до пяти тридцати утра. То есть до момента обнаружения тела.

– А что жена Иванова?

– Анастасия Кузьминична? Уехала, – вместо Ларионова ответил Малышев. – Домой, в Ленинград.

– Давно?

– Второго марта.

– То есть… – Глебский вскинул брови. – А ей сообщили о смерти мужа? – Подполковник повернулся в сторону Ларионова.

– Да. Завтра утром прилетает, московским рейсом.

«Совпадение? – подумал Глебский. – Или Иванов специально отправил жену второго марта, в день провокации? Нужно выяснить».

– Квартиру покойного осматривали? – поинтересовался Андрей Сергеевич у Ларионова

– Нет. Решили произвести осмотр по приезде хозяйки. И в вашем присутствии. Чтобы после не было претензий. Входную дверь опечатали. Завтра в девять, когда жена Иванова прилетит, встретим, оттуда в морг, на опознание. После к нам, в управление. На всякий случай вызову врача. В половине одиннадцатого будем на Пионерской. В какой из этих этапов пожелаете подключиться, решайте сами.

– Зачем сразу в морг?

– А какая разница? О том, что Василий Трифонович убит, она уже знает. А оттягивать… Не вижу смысла.

Над столом нависла гнетущая тишина. Только слышно было, как тикают настенные часы, да ложка в чашке Глебского постоянно постукивает о тонкие стенки стакана.

– Виктор Андреевич, – москвич оставил напиток в покое и двумя пальцами потёр кончик уха, – ещё такой вопрос. Убийца, как вы выразились, «обшмонал» Иванова полностью? Или что-то оставил? Не заметили, случаем, каких-либо несоответствий?

– Несоответствий? – Милиционер встал, провёл пальцами по пуговицам кителя. – Хорошее словцо: «несоответствия». Только не для данного случая. Как это ни странно, но кое-что непонятное имеется. Но это желательно видеть. Если не против, давайте проедем в морг.

Из дневника сотрудника Амурского областного

управления государственной безопасности

старшего лейтенанта Проклова В.В.

26 октября 1966 года

«…и взял со стола солёный огурец. Они у Александра Олеговича знатные: хрусткие, с перчиком. Можно ведро съесть в один присест. Чем мы с Мишкой, собственно, и занимаемся.

Мишка – художник. Картины пишет – залюбуешься. Природа. Архитектура города. Несколько картин на непонятную для меня тематику, что-то из фантастики. Я фантастику не люблю. А может, не понимаю. Что скорее всего. И ещё одно: Мишка безбожно пьёт. Утром ещё держится, а к вечеру едва на ногах стоит. Впрочем, слава богу, на окружающих его состояние никак не отражается.

К Александру Олеговичу меня поселили временно. Точнее, не поселили. В общаге я жить не захотел, а потому майор Малышев нашёл мне, пока не выдадут ордер на квартиру, временное жильё, в частном секторе, или, как здесь говорят, «на земле». Новый адрес мой теперь таков: Благовещенск, улица Ломоносова, 187. Небольшой деревянный дом, с печным отоплением и хозяином-пенсионером, преподавателем педагогического института Беловым Александром Олеговичем, а также с вышеуказанным постояльцем Мишкой Струмилиным.

И хозяин, и художник есть личности колоритные. Александр Олегович вид имеет профессорский, даже когда ходит с лейкой по огороду в майке и трусах. Тонкие усики, бородка, как у Чингисхана. На носу очки в дорогой металлической оправе. Жилистые руки с узкими кистями и «музыкальными» пальцами. Говорит Олег Александрович так, что заслушаешься. Встретишь его в городе, в костюме, и никак не соотнесёшь такого галантного мужчину с огородом, печью и сортиром на улице. Ему бы жить, как минимум, в «хрущёвке», со всеми благами цивилизации и личным кабинетом, а не ютиться в этой халупе.

Мишка – полная противоположность нашему хозяину. Про него можно сказать одной фразой: не от мира сего. Когда я неделю назад въехал на Ломоносова, он ещё был только под хмельком, а потому помог перенести чемодан, показал комнату, в которой стояли кровать и комод, и тут же предложил отметить новоселье. Когда я отказался, он хмыкнул, окинул взором мою военную форму и произнёс:

– Ещё один бульдозер! – после чего сплюнул прямо на пол и ушёл.

Вечером, когда Мишка надрался, как свинья, и спал в сенцах (так здесь называют деревянную, с окнами, летнюю пристройку), Александр Олегович пояснил мне, что означает «бульдозер».

– Миша учился в Суриковском училище, – как бы извинялся за постояльца хозяин. – Талант. Сами вскоре убедитесь. Но максималист. За что и пострадал. Принимал участие в какой-то выставке, выставлял свои картины. Но нашему бывшему Генеральному секретарю творения Миши и иных миромазцев не понравились. Выставку разогнали. Она проходила на улице. Вот милиция, с помощью строительной техники её и ликвидировала. Мишины работы пропали под колёсами грузовика. Спасти не смог. А через полгода его обвинили в тунеядстве, выселили из столицы. Так он попал к нам. Не обижайтесь. Миша с тех пор всех военных «бульдозерами» называет. Думаю, вы подружитесь.

Я понял, о какой выставке рассказывал Александр Олегович. Москва в ту пору полнилась разными слухами. Особенно о том, как бульдозерами разметали маленькую площадку возле Манежа, на которой молодые, малоизвестные художники и скульпторы выставили свои творения. Особенно жарко это событие обсуждалось в студенческих общагах. Болтали о многом, но толком никто ничего не знал. Думаю, слухов было больше, чем того выставка заслуживала. Но сам факт… И ещё, среди нашей братии гуляло странное имя Эрнст Неизвестный бродило, словно молодое вино, в умах моих одногруппников.