Морье Дю - Козел отпущения

-- Я приехал, -- начал я, -- потому что не знаю точно, когда мы снова увидимся.

-- Естественно, -- сказала она. -- Следующие несколько дней, даже несколько недель, будут очень тяжелыми.

Следующие дни... следующие недели... Они не существовали. Сказать это ей было нелегко.

-- А как девочка? -- спросила Бела. -- С ней все в порядке?

-- Она держалась молодцом, -- сказал я. -- Да, с ней все в порядке.

-- А мать?

-- Мать -- тоже.

Бела все еще не спускала с меня глаз. Я увидел, что она рассматривает мою одежду. Она не знала этого костюма. Он был из твида -- в отличие от того черного, который я надел после смерти Франсуазы. Рубашка, галстук, носки, туфли -- ничего этого Бела не видела раньше. Наступила неловкая пауза. Я чувствовал, что должен оправдаться, дать ей какое-то объяснение.

-- Я хочу поблагодарить тебя, -- сказал я. -- Всю эту неделю ты проявляла удивительное понимание. Я очень тебе благодарен.

Бела не ответила. И внезапно в ее глазах мелькнула догадка -- вспышка интуиции, которая рождается у взрослого, слушающего признание ребенка. Через секунду она опустилась на колени возле меня.

-- Значит, он вернулся? -- сказала она. -- Тот, другой?

Я посмотрел на нее. Она положила руки мне на плечи.

-- Мне следовало это знать, -- сказала она. -- Он увидел некролог в газете. Это заставило его приехать обратно.

Ее слова принесли мне колоссальное облегчение, скованность и принужденность тут же покинули меня. Так бывает, когда из раны перестает, течь кровь, когда уходит боль, пропадает страх. Я поставил рюмку с коньяком, как маленький, положил голову ей на плечо и закрыл глаза -- нелепей не придумать.

-- Почему -- ты? -- спросил я. -- Почему ты и никто другой? Не мать, не дочка?

Я чувствовал ее ласковые ладони у себя на голове, они утешали, успокаивали меня. Это была капитуляция, это был мир.

-- Вероятно, не так легко было всех провести? -- спросила Бела. -Сперва и я ничего не подозревала... ни по виду, ни по манере говорить ничего нельзя было сказать. Узнала я потом.

-- Как? Что я не так сделал? -- спросил я.

Бела рассмеялась. Ни насмешки -- а ведь было над чем, -- ни обидной снисходительности, ни злорадства: в ее смехе была теплота, в нем было понимание.

-- Вопрос не в том, что и как ты сделал, а в том, какой ты сам. Только совсем глупая женщина не отличит одного мужчину от другого в постели.

Ответ прозвучал резко, но мне было все равно, лишь бы Бела не отходила от меня.

-- У тебя есть нечто, -- сказала она, -- чем он не обладает. Вот почему я догадалась.

-- Что это такое, то, что у меня есть? -- спросил я.

-- Можешь назвать это tendresse [Нежность Фр.).], -сказала Бела, -- я не знаю другого слова.

Затем неожиданно спросила, как меня зовут.

-- Джон, -- ответил я. -- Даже имя у нас общее. Рассказать тебе, как все это случилось?

-- Если хочешь, -- ответила она. -- О многом я догадываюсь. С прошлым покончено для вас обоих. Сейчас надо думать о будущем.

-- Да, -- сказал я, -- но не о моем -- об их будущем.

И когда я это произнес, во мне внезапно вспыхнула твердая уверенность, что так оно именно и есть, я не погрешил против истины. Мое старое из Ле-Мана было мертво. Тень Жана де Ге тоже исчезла. На их месте возникло нечто новое, не имеющее субстанции, не облеченное еще в плоть и кровь, рожденное чувством, которое пребудет вечно, -- пламя внутри телесной оболочки.

-- Я люблю их, -- сказал я. -- Я навечно стал их частицей. Я хочу, чтобы ты это поняла. Я никогда больше их не увижу, но благодаря им я живу.

-- Я понимаю, -- сказала Бела. -- Это в равной мере относится к ним. Они тоже живут благодаря тебе.

-- Если бы я мог тебе поверить, -- сказал я, -- остальное не имело бы значения. Тогда все в порядке. Но к ним вернулся он. Все будет по-прежнему. Все начнется сначала: равнодушие, уныние, страдания, боль. Если это их ждет впереди, мне лучше пойти и повеситься на ближайшем дереве. Даже сейчас...

Я посмотрел через ее плечо на мрак за окном, и мне вдруг почудилось, что железный заслон стал прозрачным, что я стою рядом с ним в замке, вижу, как он улыбается, вижу, как смотрят на него маман, и Мари-Ноэль, и Бланш, и Поль, и Рене, и Жюли тоже, и ее сын Андре.

-- Я желаю им счастья, -- сказал я, -- но не так, как видит это он. Я хочу, чтобы вырвался наружу тот огонек, тот родник, что скрывается у них в груди; он заперт, но он там есть, Бела, я это знаю, я видел его, и он ждет, чтобы его освободили.

Я замолчал. Наверно, я говорил глупости. Я не мог выразить свою мысль.

-- Он -- дьявол, -- сказал я, -- а они снова в его руках.

-- Нет, -- сказала Бела, -- тут ты ошибаешься. Он не дьявол. Он человек, обыкновенный человек, такой же, как ты. -- Она поднялась, задернула занавеси и вернулась ко мне. -- Не забывай, -- сказала она, -- я знаю его, знаю, в чем его слабость и в чем сила, знаю его достоинства и недостатки. Если бы он был дьяволом, я не тратила бы время здесь, в Вилларе. Я давно рассталась бы с ним.

Я хотел бы ей верить, но когда женщина любит мужчину, трудно сказать наверняка, насколько правильно ее суждение о нем. Не видеть зла -- тоже ослепление. Я принялся рассказывать Беле о том, что я узнал, о той картине прошлого, которая сложилась у меня за прошедшую неделю из разрозненных кусочков. Кое-что из этого было ей известно, кое о чем она догадывалась. Однако чем дальше, тем сильнее я чувствовал, что, желая осудить Жана де Ге, осуждаю его тень -- человека, который двигался, разговаривал, действовал вместо него.

-- Бесполезно, -- сказал я наконец. -- Тот, кого я описываю, не похож на того, кого ты знаешь.

-- Нет, похож, -- сказала Бела, -- но в то же время он похож на тебя.

Этого я и боялся. Кто из нас двоих был настоящий? Кто жил, а кто умер? Меня вдруг пронзила мысль, что, посмотри я сейчас в зеркало, я не увижу там никакого отражения.

-- Бела, -- сказал я. -- Держи меня. Назови мне мое имя.

-- Ты -- Джон, -- сказала она, -- ты Джон, который поменялся местами с Жаном. В течение недели ты жил его жизнью. Два раза ты приезжал сюда, в этот дом, и любил меня. Как Джон, а не Жан де Ге. Это для тебя достаточно реально? Это помогает стать самим собой?

Я дотронулся до ее волос, до ее лица, до ее рук -- в ней не было ни крупицы фальши, никакого обмана.

-- Ты дал что-то каждому из нас, -- сказала Бела, -- мне, его матери, его сестре, его ребенку. Я назвала это tendresse. Но как бы оно ни называлось, уничтожить это нельзя. Это пустило корни. Это будет расти. В будущем мы станем искать в Жане тебя, а не в тебе Жана, -- Бела улыбнулась и положила руки мне на плечи. -- Тебе не приходило в голову, что я ничего про тебя не знаю? -- сказала она. -- Я не знаю, откуда ты появился, куда направишься, единственное, что мне известно, это твое имя.

-- Только имя у меня и осталось, -- сказал я. -- И не будем больше говорить об этом.

-- Если бы он не вернулся, -- спросила Бела, -- что бы он сейчас делал?