Николай Спасский - Проклятие Гоголя

Марианна любила, по-настоящему. Приятная, слегка пьянящая влюбленность незаметно превратилась в дурманящую, все подчиняющую себе страсть. Марианна проводила дни в полузабытье, не знала, как занять себя от встречи до встречи с любимым. Ее жизнь перевернулась. Она тщетно пыталась объяснить себе, что с ней происходит, но тщетно. Она испытывала невероятное, немыслимое счастье, детское, наивное, и одновременно ощущала смутное предчувствие чего-то страшного, дурного.

У Марианны было достаточно молодых людей. Среди них встречались сильные, яркие личности. В поколении тогдашних тридцатилетних многие прошли через войну, имели за спиной опыт знакомства со смертью. Гремин имел еще что-то. Он сочетал изящество и живость французского интеллектуала левой ориентации с мрачноватой духовностью, даже обреченностью. Он был особенный. Только вот кто питал внутренней силой Гремина – Бог или дьявол – Марианна не взялась бы ответить.

Они впервые стали близки две недели назад, в субботу. Все случилось непроизвольно. Долгий поцелуй на лестничной площадке… Шершавая упругость его языка под ее языком, его руки на ее бедрах… Они словно слились в поцелуе. Она ощущала биение его сердца и разрастание его желания. А потом он прижал ее к себе еще крепче и продолжал целовать неистово, жадно… так, что она готова была взлететь в небеса или провалиться в преисподнюю…

С того дня Марианна жила как во сне.

– Ну что, давай выпьем по бокалу и побежим. Такси я вызвала.

Перед ней, как всегда деловая, с непременной улыбкой на бледном лице, без косметики, стояла Евгения. Явно довольная собой.

– Все успела. В посольство нужно было заехать сделать сводку по избирательной кампании – сделала. Отца сопроводила. Посла и посланника поприветствовала. Теперь мы свободны.

– Поехали, в ожидании тебя я уже третий бокал допиваю.

Было около одиннадцати, когда они добрались до «Ругантино». В баре царила обычная для этого часа обстановка, когда на смену влюбленным парочкам и молодым профессорам появляются актеры, отыгравшие свои спектакли, музыканты, профессиональные повесы, успевающие за вечер побывать в нескольких местах. У стойки – поскольку там дешевле – толпилась публика попроще, глазеющая на богемную жизнь. Марианна почувствовала на себе хищный взгляд, но не придала значения. Она сознавала свою красоту.

Гремин устроился в углу. Перед ним лежали листы машинописного текста, над которым он работал. Стояла наполовину пустая бутылка «Пино Гриджо». Марианна улыбнулась – даже в Италии Гремин предпочитал французскую лозу. На тарелке – оливки, надкусанная брускетта.

Марианна быстрым шагом, оставив позади Евгению, направилась к Гремину. Ей хотелось застать его врасплох. Но не получилось. Он ее встретил на полпути. Они поцеловались, крепко, в губы, и тут же оборвали – в присутствии Евгении они старались сдерживаться. Да и Рим – не Париж. Здесь к чувственным поцелуям в публичных местах еще не привыкли.

Сели, заказали три маленькие пиццы. Марианна с Греминым – «Маргариту», Евгения – «Наполи».

– Что такой угрюмый? Любой из этих молодых людей, – она кивнула в сторону стойки бара, – отдал бы полжизни за то, чтобы к нему подсели две красивые молодые девушки. К тому же англосаксонской внешности, – Марианна регулярно подтрунивала над американизированным обликом Евгении.

– А я, может быть, и отдаю, – пошутил Гремин.

– Получилось слишком правдоподобно. – Марианна осторожно подняла глаза.

– Да нет, просто день дурной. В нашем церковно-академическом мирке все как пауки в банке. А потом… – Гремин остановился, словно размышляя, продолжать ли дальше. Интересная тема пришла в голову. Не тема, а скорее идея. Даже не идея, а так – направление мысли, сформулировать еще не могу. Нужно подумать несколько дней. В Ватикане разозлятся… Ну а вы что так поздно?

– Да все она, – Марианна кивнула в сторону Евгении. – Твое счастье, что младше шестидесяти на приеме у Матильды никого не было. Не то я с отчаяния готова была отдаться кому угодно, лишь бы меня увели оттуда. И приветики. А она, видите ли, сводку избирательной кампании готовила для своей неврастенички.

Евгения не стала спорить, что сводка здесь ни при чем, она ждала отца.

– По крайней мере я хоть в отличие от вас сделала что-то путное.

– Ну и что, наберут ваши пятьдесят процентов?

– А ты как думаешь?

Гремин имел способность моментально переключаться с легкого тона на серьезный и обратно.

– Сейчас сложилась интересная ситуация. Де Гаспери, на мой взгляд, попался в ловушку. Правое крыло ХДП вместе с Ватиканом с благословения США затеяли кампанию по изгнанию «левых» из парламента. Приняли закон Шельбы. Но эта кампания ведет в никуда. Даже если они исхитрятся набрать пятьдесят процентов, что крайне мало вероятно, для этого нужно соглашаться на союз с фашистским итальянским движением. Для де Гаспери это неприемлемо. А главное – такая тактика вынуждает «левых», которые иначе бы переругались и передрались между собой, снова объединяться. После смерти Сталина перед буржуазными партиями и перед социалистами открывается уникальный шанс расколоть рабочее коммунистическое движение. Я говорю, естественно, с ваших позиций. Не воспользоваться этим шансом, по-моему, просто глупо…

Марианна с удовольствием слушала приятеля. Ей нравилось, как он говорил, ее завораживала манера Гремина занимать позицию стороннего наблюдателя, когда было не понять, с кем он, за кого, против кого. Он как бы давал объективный анализ. Француз, человек явно левых убеждений, и вместе – регент в русской православной церкви.

Марианна снова почувствовала на себе клейкий взгляд, и посмотрела навстречу. Странно, обычно таких типов в приличные заведения не пускали. Парень лет двадцати, по виду из привокзальной зоны, из тех, что на подхвате у серьезных бандитов, в дешевом двубортном костюме в полоску, в белой рубашке с мятым расстегнутым воротником, с грязноватым смуглым лицом. Марианна уже не выпускала его из поля зрения. Парень вскоре расплатился и исчез. Но неприятный осадок остался.

Домой возвращались пешком, через еврейское гетто. Было совершенно пусто, как всегда после полуночи. Отдавался эхом каждый шаг. Марианна любила эти кварталы за несоответствие старинного, обретшего в годы войны трагический смысл слова «гетто» и привилегированного расположения этого района у Капитолийского холма. За внешнюю заброшенность, за изящество церквей, несколько неуместных здесь, за узкие, извилистые улочки, каменные стены домов, по которым хотелось провести рукой. Здесь в самом воздухе чувствовалось присутствие истории, усиленное недавней трагедией. Когда в 1949 году отец сказал им с матерью, что есть возможность за умеренную цену купить отличную квартиру в двух шагах от портика Октавии, Марианна сразу загорелась. До этого они жили на пересечении виа Номентана и виа Костанца. Мать была против. Ее лучшую подругу депортировали из гетто, а из лагеря та не вернулась. В итоге квартиру купили.