Николай Спасский - Проклятие Гоголя

Вмешался доктор.

– Комиссар, хватит! Здесь, в конце концов, я хозяин. Если вам требуется провести опознание, пожалуйста. Бланки есть. Заполним оперативно и отпустим человека. Если хотите устраивать шоковую терапию, здесь не место. Для допросов имеются другие помещения, а мне надо проводить вскрытие. Кстати, не самая приятная процедура. Если хочется сильных ощущений, можете вместо ужина составить мне компанию. – И словно отвечая на немой вопрос Гремина, добавил: – Похоже, профессор скончался от шока и от потери крови. Поэтому этот подонок и остановился на уровне колен. Не имело смысла продолжать.

Он аккуратно натянул на труп тяжелое покрывало.

«Молодец, – с восхищением подумал Гремин. – При такой внешности ни за что бы не предположил, что он сможет поставить на место полицейского хама».

Они молча вышли. Доктор выключил свет. Закрыл дверь. Самое странное, что комиссар не обозлился. Он успокоился. И Гремина осенило, что никакой тот не негодяй, обычный жесткий оперработник, но эта смерть даже для него оказалась слишком сильным потрясением. Ему требовалось на кого-то выплеснуть свою ярость. Подвернулся Гремин.

Гремин заглянул в глаза полицейскому и не обнаружил в них ни раздражения, ни неприязни. Было другое. Внимательное ожидание. Конечно, он не подозревал Гремина в убийстве Маркини, но глубинная нутряная интуиция профессионального следователя ему подсказывала, что Гремин имеет какое-то отношение к случившемуся. Он сам, наверное, не взялся бы объяснить, почему так считает. Похоже, он испытывал определенную неловкость от того, что поддался своей интуиции и напал на Гремина. Профессоров, конечно, тоже убивают, но по-другому. Нет, здесь определенно загадка не в Маркини.

Гремин имел давнишнюю привычку ставить себя на место других людей, и с того момента, как узнал про смерть профессора, внутри себя, на уровне подсознания, почувствовал ответственность за эту страшную смерть. Он сам подписал смертный приговор профессору, когда вовлек его в историю с Гоголем.

Удивляться и обижаться не имело смысла. Гремин уже не опасался, что комиссар станет шить ему дело. Комиссар, очевидно, просчитал для себя всю ситуацию – и что Гремин оказался втянутым в опасную игру, и что рассказать мог ровно то, что имел право рассказать, и что ему требовалась помощь. Так что они выступали, скорее, союзниками.

Но именно прозорливость комиссара и настораживала Гремина. Он боялся, что тот раньше времени, движимый лучшими чувствами, сорвет игру, которую Гремин намеревался доиграть во что бы то ни стало, пусть ценой собственной жизни. Словом, им предстояла любопытнейшая партия, почти как у Раскольникова с Порфирием Петровичем.

Для разговора они переместились в штаб-квартиру криминальной полиции по соседству, в кабинет комиссара. Маленькая, предельно просто обставленная комната в фашистском стиле с окном во внутренний дворик. После морга между ними установилось молчаливое взаимопонимание. Оба были заинтересованы в раскрытии убийства, причем Гремин значительно сильнее, чем комиссар.

Разговор продолжался чуть больше получаса. Комиссар не давил. Вопросы формулировал корректно.

Да, Гремин знал, что Маркини – один из крупнейших итальянских славистов, специалистов по русской литературе XIX века. Познакомились они вскоре после приезда Гремина в Италию, на симпозиуме, посвященном искусству перевода с русского, организованном Шведским институтом классических исследований. С тех пор виделись с десяток раз, на конференциях и семинарах. Однажды Гремин слушал лекцию Маркини… На каком языке говорили? По-разному. Поначалу чаще по-немецки, потом, когда установилось определенное доверие, профессор предпочитал по-русски… Нет, на «ты» не переходили. Маркини для Гремина всегда оставался «профессором». И тот его называл и «дотторе», и «господин Гремин», и «Андрей Николаевич», если по-русски. Нет, дома прежде никогда не бывал.

В чем спешка? Почему позвонил и попросил о встрече именно в субботу?.. Это уже посложнее. Спешки никакой не было. Звонил на кафедру (у профессора по субботам лекции). Да, просил о встрече в ближайшие дни. Но зайти к нему после обеда предложил сам профессор. О чем хотел переговорить?.. Самое тяжелое. Для Гремина не составляло секрета – что бы он ни придумал, комиссар все равно не поверит. Он постарался, дабы не свалиться в какую-нибудь ловушку, дать невинное объяснение. Ему хотелось проверить версию, которая его интригует последнее время… Какую? В 1930–1940 годы прошлого века в Ватикане умышленно уничтожили мощи святого Кирилла по наущению пропольской фракции при Святом престоле, чтобы помешать распространению идей панславизма. Гремин занимался святым Кириллом и при необходимости мог показать нужные документы.

Комиссар слушал внимательно, делал пометки. Было ясно, что он не поверил. Уточняющих вопросов не задавал. На данном этапе разговор для обоих был исчерпан. Хотя оба отдавали себе отчет, что предстоит продолжение.

Для соблюдения формальности оставалось выяснить, где Гремин был вечером накануне. Он ответил, что с десяти до полуночи был в «Дьюк'с», сначала один, потом в обществе двух дам. В ресторане он регулярный клиент, там легко подтвердят его слова. Ночь он провел не один, но по понятным причинам предпочел бы не называть имя женщины. Комиссар без улыбки понимающе кивнул и не настаивал.

– Будьте осторожны, – напоследок почти по-дружески посоветовал он.

Гремин вышел из кабинета… Наступил вечер. С легкой майской прохладой, ранней темнотой, предчувствием дождя. После увиденного Гремину требовалось проветрить голову. До церкви быстрым шагом пять минут ходьбы. Он решил описать круг. По Корсо, Пьяцца дель Пополо, Тринита дей Монти, Муро Торто, виа Венето, Пьяцца Изедра, виа Палестра. Получалось часа на полтора. Как раз хватит, чтобы все разложить по полкам…

Та их встреча была назначена на четыре. Гремин, как обычно, подошел чуть раньше. Высокий, массивный, невеселый дом постройки начала века. В стиле короля Умберто I. Медленный лифт с солидной, обитой деревом кабиной. Четвертый этаж.

Медная табличка: «Профессор Джулио Маркини». Блестящий звонок. Темноватая прихожая, по стенам обставленная книжными шкафами. Неизменная собака – немецкая овчарка, добродушная, умная, с незапамятных времен живущая в доме и ощущающая себя хозяйкой. Гремину тогда еще подумалось: «Профессорские дома везде одинаковы, что в Италии, что во Франции».

А сейчас мелькнуло другое. Гремин так и не спросил, что сталось с собакой. Она наверняка не мучалась, в отличие от хозяина.

Жена профессора умерла пару лет назад. Взрослый сын преподавал где-то в Апулье. Дочь училась в Туринском Политехническом. На всем лежал отпечаток забвения, характерный для домов вдовцов.