Николай Спасский - Проклятие Гоголя

Но сейчас Евгении безумно хотелось обнять его, поцеловать, заняться с ним любовью. На любых условиях, даже напополам с Марианной.

Их регулярные встречи незаметно прекратились. Не только из-за случившегося. Не было предмета для сверки часов. Потому что после вечера с Божаной каждый четко представлял свои действия.

Первой нащупала след Марианна. Ей, девушке из высшего света, не составило труда выяснить, что семейство маркиза Альбернони, которое Гоголь неоднократно посещал, приезжая в Рим, – он был дружен с молодыми братьями Альбернони Сильвио и Джанкарло – вовсе не исчезло и породнилось со старинным венецианским родом Франкини. Семейный особняк Альбернони в Тоскане, под Монтепульчано, остался в целости и сохранности. С архивом и меблировкой конца XVIII – начала XIX века.

Правда, богатый и знатный род Франкини сейчас оказался на грани вымирания. Старый граф Серджо Франкини, единственный представитель рода, никогда не был женат. Не имел детей. Пребывал в преклонном возрасте: хорошо за семьдесят. И к тому же страдал от болезни Паркинсона. Под предлогом болезни его двоюродным племянникам, потомкам сестры его деда, удалось добиться частичного лишения прав в отношении Серджо Франкини.

Формально он являлся собственником фамильного особняка, квартиры в Риме, виноградников, коллекций, но не мог ничего ни продать, ни заложить, ни подарить. По суду ему была установлена приличная сумма ежемесячного содержания, и Франкини проживал ее в своем поместье в окружении любимых книг и картин. Его изредка навещали бывшие любовницы и любовники и опекал вышколенный камердинер, в прошлом парашютист, лет пятидесяти, совмещавший свою работу с функциями соглядатая и доносившего обо всем племянникам.

Марианна в детстве вместе с родителями бывала в гостях у Франкини, поэтому когда она ему позвонила и попросила разрешения навестить, старик нескрываемо обрадовался. Но вскоре ей отзвонил камердинер и со ссылкой на желание семьи и на установленный врачами порядок попросил объяснить, в чем заключался смысл ее визита. Марианна была готова к такому вопросу. По отцовской линии она приходилась отдаленной родственницей семейству Франкини и ее ссылка на желание переговорить с единственным оставшимся в живых представителем рода, посмотреть семейный архив, выглядела вполне убедительно.

Серджо Франкини был не только последним представителем одного из славных исторических родов Венеции, но и целой эпохи, когда принадлежать к знати означало не только, по сути, профессию, но и состояние души. Когда блестящие молодые люди могли делать вид, что на дворе еще XIX век, не было ни Первой мировой войны, ни Октябрьской революции в России, ни власти фашистов в Италии и нацистов в Германии, ни преследования евреев… Но у многих отрыв от реальности принимал откровенно болезненные формы.

Так, Серджо Франкини, сорокалетний мужчина с университетским образованием и знанием пятью языков, оставил дипломатическую карьеру, чтобы не служить фашистам, и отдался развлечениям. Какую часть своего состояния он промотал на французское шампанское, на актрис, позже на мальчиков и прочие эскапады, трудно представить. В годы войны Франкини пристрастился к наркотикам. Доставать героин человек с деньгами и связями в то время в Италии мог.

Когда в 1946 году Италия проголосовала за республику, менять что-либо было поздно. Франкини, разбитый подагрой и начинающейся болезнью Паркинсона, доживал свои дни, постепенно впадая в детство. Его ум, талант, воля были съедены алкоголем и наркотиками. Он заплатил самоуничтожением за иллюзию сохранения собственного достоинства.

Когда Франкини случалось выбраться из состояния отупения психотропными препаратами или алкогольно-наркотического опьянения, – чему-чему, а напиваться и колоться своему умирающему дяде сердобольные племянники не препятствовали, – Серджо оборачивался самим собой. Собой прежним: слегка запыленным блеском играл интеллект, звенели шутки, изысканным узором выстраивались фразы.

Вот от этого человека и предстояло добиться правды. Согласно устойчивой традиции в семье с XIX века хранились какие-то документы, связанные с именитыми русскими путешественниками.

О линии поведения условились на встрече втроем, в вечер перед выездом. Как обычно, в «Тримани». Гремин показался Евгении то ли посерьезневшим, то ли слегка постаревшим, усталым и нервным, что с ним бывало в минуты сосредоточения душевных и физических сил. Внешне свое отношение к Евгении он не переменил. Та же дружеская симпатия, легкая ирония и небрежность. Словно ничего не случилось. Такую линию поведения Гремин предложил без эмоций, элегантно и жестко. Евгении ничего не осталось, как согласиться.

Она получила лишнее доказательство, что Гремин никакой не историк религии, не регент церковного хора, а кадровый разведчик.

Было решено попробовать накануне договориться, хорошо заплатив, с камердинером, чтобы он не позволил Серджо напиться или заглушить сознание наркотиками. Можно было намекнуть, что речь идет о поруганной чести дальней родственницы…

Для затравки можно пообещать доставить ему шикарную кокотку. Или его самого вывезти на несколько дней, хотя бы в Париж. Словом, раздразнить старика. Девушки в его присутствии должны были имитировать наркоманок. Были заготовлены две ампулы – с безобидным витамином и морфием. Чтобы совсем уж раззадорить клиента, можно устроить для него легкий стриптиз.

Ну и, наконец, как крайнее средство, предполагалось разрешить Серджо уколоться. На пациента в таком возрасте морфий действует стремительно, поэтому в их распоряжении было бы минут пятнадцать – не больше, чтобы задать интересующие их вопросы. Зато гарантия успеха была бы почти стопроцентной. Если бы Серджо Франкини что-нибудь знал, то под наркотиком нужной дозировки он бы выдал себя.

Первую половину дня они ездили и бродили по окрестностям. Накануне Гремин без особых проблем договорился обо всем с камердинером. Тот обещал помочь, запросив круглую сумму. Теперь им оставалось убить время. От красоты вокруг перехватывало дыхание. Они посетили и Читта делла Пьеве, родной город Перуджино, и подземный лабиринт в Кьюзи. Хотя можно было вообще никуда не ездить. Тоскана излучала красоту неземную, нечеловеческую.

Завершили свою прогулку они возле храма Сан Бьяджо, в двух шагах от Монтепульчано.

– Какая-то мистика! – воскликнул Гремин. – Замшелый средневековый городок. Буквально ощущаешь носом атмосферу тех невеселых лет. И вдруг рядом такой всплеск гармонии и света! Праздничная ренессансная церковь! Легкая, как шкатулка, построенная по плану греческого креста. Полное отрицание Средневековья. А Средневековье, чтобы напомнить о себе, по соседству вбивает в землю кол колокольни. Как во Флоренции. Там в метре от Санта Мария дель Фьере высится мрачная громада колокольни, спроектированной самим великим Джотто, – прибежище мистиков и самоубийц. Здесь, в пейзаже Монтепульчано! Два цвета – нежно-голубой и нежно-зеленый. И чуточка нежно-серого, но не грустного, а радостного. Просветленного. И Перуджино, и Пьеро делла Франческа могли родиться только в этих краях, впитывая с молоком матери эти виды, как предчувствие Леонардо.