Иван Сербин - Гилгул

– Кто это был?

– Завулон. Левит, – усмехнулся тот.

– Хорошо. Дэефет почти бегом спустился во двор и направился к воротам. Зрение не подвело его. Спящий действительно оказался Урией. Хеттей лежал, завернувшись в плащ. Глаза легионера были закрыты, на лице написано спокойствие. Казалось, Урия спит, но при звуке приближающихся шагов он мгновенно открыл глаза, отбросил плащ и вскочил. Рука его метнулась к ножнам, но, не найдя меча, застыла, а затем опустилась медленно. Дэефет улыбнулся. Все-таки хеттей боялся его. Пусть немного, совсем чуть-чуть, но боялся.

– Ты все больше удивляешь меня сегодня, – сказал Дэефет, подходя ближе.

– Чем же?

– Своими странными поступками. Почему ты не пошел домой, а спишь здесь, на голой земле? Урия усмехнулся. Дэефет мог бы поклясться, что на мгновение, всего на одно мгновение, в глазах хеттея вспыхнуло торжество.

– Ковчег и Израиль и Иуда находятся в шатрах, – ответил легионер, – и Господин мой Иоав и рабы господина моего пребывают в поле, а я пойду в дом свой есть и пить и спать со своею женою! – Он усмехнулся. – Клянусь твоею жизнью и жизнью души твоей, этого я не сделаю‹$FБиблия. 2-я книга Царств.

– Не пойму я природы твоих речений, хеттеянин, – понизив голос, произнес Дэефет.

– Так ли? – отозвался тот без всякого почтения. – Она та же, что и у твоих псалмов, Царь иегудейский.

– Вот оно что. Мне следовало это предвидеть, – пробормотал Дэефет. – Что тебе известно?

– Многое, что не было известно раньше.

– Кто пророчил тебе?

– Тот, кто достойнее тебя, – ответил Урия.

– Кто еще слышал пророчества?

– К моей великой скорби, я один.

– Ты нарушил Закон, узнав будущее, – заметил Дэефет.

– Мое будущее ясно и без пророчеств. – Урия расправил плечи и улыбнулся. – Твои левиты могут убить меня, но и только. Жить в Иевус-Селиме страшнее.

– Иди домой, хеттей.

– Разве пес я, что ты кормишь меня объедками?

– Ты хоть понимаешь, от чего сейчас отказался, хеттей? – прищурился Дэефет.

– От тебя.

– Ты отказался от Га-Шема.

– Я отказался от покорности и страха. Если это и есть Га-Шем, значит, я отказался и от него. И… – легионер указал на крепостную стену, за которой раскинулся спящий Иевус-Селим, – если это Га-Шем, то лучше бы у Палестины вовсе не было Бога.

– Ты глуп, хеттей.

– Я как раз начал умнеть, Царь Иегудейский.

– Потому что отказался и от жизни, – равнодушно закончил Дэефет.

– Жизнь моя – самое ничтожное из того, о чем мы говорили. Дэефет подумал секунду, затем кивнул, сказал равнодушно:

– Ты сделал свой выбор, хеттей, – затем он отвернулся и зашагал ко дворцу. Оставшись в одиночестве, Урия снова завернулся в плащ и лег на землю. Поерзал, устраиваясь поудобнее, закрыл глаза и тут же уснул. Он слишком устал за последние двое суток. Дэефет же, поднявшись в тронный зал, приказал слугам резко:

– Все для письма. Через секунду ему принесли кожаную полосу, палочку для письма и окрашенную сажей воду. Прежде чем начать писать, Дэефет еще раз взвесил все «за» и «против» своего выбора. То, что Урия должен умереть, он решил твердо. Единственное сомнение, как это лучше сделать? Казнить? Это было бы быстрее и удобнее. С другой стороны, не следует доводить страх до той грани, за которой он становится неуправляемым. Не только хеттей, но и многие другие могут перестать бояться, если страх перерастет их. А вот если Урия погибнет в бою, то это можно представить как кару Га-Шема. Они уже впитали запрет поднимать руку на Царя. Дэефет сам научил их этому, дважды не убив Саула при удобной возможности и раструбив о своем благородстве по всему царству иегудейскому. Если уж он, Царь, не осмелился поднять руку на помазанника божьего, то разве отважится на такое смертный? Важно, чтобы они выучили следующий урок: гнев Га-Шема бывает ужасен даже за дерзкие речения. «Да, – подумал Дэефет, – пожалуй, так лучше всего». Он обмакнул палочку в черную воду и старательно вывел на гладкой коже: «Поставь Урию Хеттеянина там, где будет самое сильное сражение, и отступите от него, чтоб был он поражен и умер»‹$FБиблия. 2-я книга Царств. Глава 11. Стих 15.›. Свернув письмо, Дэефет запечатал его личной царской печатью и протянул стражу:

– Отдашь это утром хеттею Урии, что спит у ворот.

– Да, мой Царь, – кивнул тот.

– Пусть передаст письмо в руки Иоаву, моему племяннику, своему Господину.

– Да, мой Царь. Дэефет улыбнулся и, повернувшись к слугам, убиравшим остатки ужина, приказал:

– Оставьте меня. Он хотел отдохнуть. Он хотел побыть один. Он устал. Это был тяжелый день».

15 часов 07 минут

– Это плод вашей фантазии, – продолжал выкрикивать профессор. – Не более! Вашей больной фантазии!

– В самом деле? – не переставал улыбаться Потрошитель.

– Историки утверждают обратное. Брут в отличие от Каски был смелым, отважным, хотя и не слишком честным человеком. Разъяренная толпа разыскивала заговорщиков, чтобы покарать за убийство Кесаря. Римляне даже разорвали одного из трибунов, по ошибке приняв его за заговорщика.

– Этого трибуна звали Гельвий Цинна, – подтвердил убийца. – К сожалению, вы правы. Во все времена и в любой стране плебс предан тому, кто больше платит и сытнее кормит. Марк Антоний зачитал духовное завещание Кесаря, по которому народу отходили сады Гая Юлия, а каждый горожанин получал по семьдесят пять динариев. Естественно, толпа тут же возроптала против убийц «милосердного» Кесаря. Не такой уж плохой, выходит, он был. Можно даже сказать – хороший. И даже очень. О народе позаботился. Семьдесят пять динариев – не пустяк. Серьезные деньги. Плебс верит чистому и приятному звону монет, а до возвышенных идей ему дела нет. Идеи нельзя пощупать, пересчитать и положить в карман. Их нельзя попробовать на зуб. На них нельзя ничего купить. Идеи пугают плебс. Кстати, завещание Гая Юлия – не более чем ловкая фальсификация. Банальная фальшивка. Никакого завещания на самом деле не было! Антоний просто умно воспользовался моментом и вызвал у народа нужную себе реакцию.

– Ну, ваши инсинуации относительно фальшивого завещания смешны. Смешны и абсолютно недоказуемы! Как и утверждение насчет жестокости Гая Юлия.

– Бросьте, профессор, – засмеялся Потрошитель. – Неужели вы действительно верите в то, что Галльское восстание и Александрийский бунт случились по причине чрезмерного милосердия Кесаря?

– Насколько мне известно, Общегалльское восстание было восстанием плебса, то же самое и с египтянами.

– Верно. Но плебс не ропщет и не бунтует от сытой и спокойной жизни! Равно как и свои собственные граждане.

– Вы, конечно, имеете в виду Гая Помпея?

– Именно его я и имею в виду. Его, а заодно и три сотни консулов и сенаторов, среди которых был Марк Цицерон, не самый глупый гражданин Рима, между прочим. А также и две тысячи всадников и воинов наиболее преданного Цезарю Десятого легиона Лабиэна. Хотя, – Потрошитель потерянно махнул рукой, – по мнению ваших историков, наверное, все эти люди – обычные злодеи, не способные отличить черное от белого. Что же касается Марка Юния… По вашей трактовке получается, что смелый и отважный Брут был смел и отважен настолько, что, – возглавляя заговор! – возложил самую шаткую, сложную и ответственную его часть на «трусливых» Туллия и Каску. Не кажется ли вам, что это глупо?