Гилберт Честертон - Позор отца Брауна (рассказы)

Он был очень богат, но непременно хотел стать совершенно неузнаваемым. Вы когда-нибудь читали «Женщину в белом»? Помните, как светского, любящего роскошь графа Фоско, прятавшегося от тайного общества, нашли заколотым? Он был в синей блузе французского рабочего. Теперь вернемся ненадолго к этим двоим. Вы увидели, что первый спокоен и собран, и подумали: «Вот невинная жертва», хотя письмо этой жертвы отнюдь не было спокойным и собранным. Я услышал, что он спокоен и собран, и подумал: «Это убийца». Почему бы ему не быть спокойным и собранным?

Он знал, что собирается сделать, он давно это решил, и если у него были какие-то колебания или угрызения, он победил их намного раньше, чем появился – да, именно на сцене, на подмостках. Он вряд ли боялся выходить на сцену. Он не вытаскивал пистолет, не размахивал им – зачем? – он и стрелял из кармана… Другой же суетился со своим пистолетом, он ведь нервничал и скорее всего никогда пистолета не держал. По этой же самой причине он вращал глазами. Он ведь еще и оглядывался, ибо не преследовал, а бежал от преследователя. Но вы увидели сначала первого человека, и невольно подумали, что второй идет за ним. Говоря языком математики или механики, каждый из них бежал за другим – совсем как вот эти.

– Кого вы имеете в виду? – спросил ошеломленный сыщик.

– Да эти же! – вскричал отец Браун, хлопая по автомату деревянной лопаткой, которую почему-то пронес сквозь все эти жуткие тайны. – Маленькие заводные куклы, которые гонятся друг за другом по кругу. Назовем их Синим Человеком и Алым, по цвету одежды. Я начал с Синего, и дети сказали, что Алый бежит за ним, но все вышло бы наоборот, если бы я начал с Алого.

– Да, начинаю понимать, – сказал Миглтон, – наверное, все остальное тоже сходится. Фамильное сходство, конечно, можно повернуть и так и так. Никто не видел, как убийца ушел с пирса…

– Никто и не искал убийцу, уходящего с пирса, – ответил священник. – Никто не велел искать чисто выбритого джентльмена в модном пальто. Вся тайна его исчезновения основана на том, как вы описали великана в красном шарфе. А вся правда в том, что актер в каракуле убил миллионера в красной тряпке, и вот – тело. Это как с Синим и Алым. Вы увидели одного из них первым, и перепутали, кто из них покраснел от злости, кто посинел от страха.

Именно тут двое или трое ребятишек подбежали по песку, и священник помахал деревянной лопаткой, а потом стал театрально постукивать ею по игральным автоматам.

Миглтон догадался, что он мешает детям подойти к страшной груде на берегу.

– Еще одна монетка осталась в этом мире, – сказал отец Браун, – и потом, нам пора домой, пить чай. Знаешь, Дорис, мне нравятся эти игры, которые все кружатся и кружатся, как хоровод. В конце концов Бог велел солнцу и звездам водить хоровод. А другие игры, где один должен настичь другого, где соперники бегут голова к голове, норовя обогнать друг друга что ж, бывает и хуже. Приятно думать, что Синий Человек и Алый не теряют веселья, они равны, свободны, не обижают друг друга. Как ему хорошо, Алому человеку!

Он не изменится, и не умрет, И не убьет, как Синий Человек.

С чувством прочитав эти удивительные строки, отец Браун сунул лопатку под мышку, взял за руки двух ребятишек и, тяжело ступая, пошел пить чай.

Из-под хмурой старинной арки умудренного Мандевильского колледжа на яркий свет бесконечно долгого летнего вечера вышли трое и остановились средь белого дня, точно громом пораженные. То, что они увидели, потрясло их необычайно.

Надвигающейся катастрофы они не почувствовали; но им бросилось в глаза одно разительное противоречие. Сами они ненавязчиво гармонировали с окружением. Старинные арки, обегающие университетские сады монастырской стеной, были возведены четыре столетия назад, когда готика низверглась с небес и низко склонилась, едва ли не сжалась перед уютными вместилищами гуманизма и Возрождения; эти же трое одеты были по моде (иными словами так, что уродству их одеяний подивилось бы любое из четырех столетий), но все же что-то объединяло их с духом этого места.

Сады были разбиты столь искусно, что казались естественными; цветы излучали нечаянную прелесть, словно прекрасные сорняки; а современный костюм был хорош хотя бы своей небрежностью. Первый из трех, высокий, лысый, бородатый, слыл человеком известным в квадратных двориках университета. На нем была мантия и докторская шапочка; мантия то и дело соскальзывала с узких плеч. Второй был невероятно широкоплеч, невысок и крепко сбит. На нем была обычная куртка; он жизнерадостно улыбался, а мантию перекинул через руку. Третий, в черной священнической рясе, был и ростом ниже, и одет попроще. Но все они превосходно смотрелись на фоне Мандевильского колледжа и вполне соответствовали непередаваемой атмосфере одного из старейших университетов Англии. Они так прекрасно отвечали его духу, что казались незаметными; а это здесь любят больше всего.

Два человека, сидевших в садовых креслах за столиком, выделялись черным пятном на серо-зеленом фоне. Одеты они были только в черное и все же сверкали от шелковых цилиндров до лакированных ботинок. Здесь, в тщательно выпестованной свободе Мандевильского колледжа, было почти неприлично одеваться так хорошо. Спасало их только одно – они были иностранцы. Первый, американский миллионер по имени Хейк, отличался тем безукоризненным, истинно джентльменским блеском, который ведом лишь богачам Нью-Йорка. Другой, чьи грехи отягчались еще и каракулевой накидкой (не говоря уж о рыжих бакенбардах), был очень богатым немецким графом, и самая краткая часть его фамилии звучала так: фон Циммерн. Однако тайна этой истории – не в том, как появились в колледже эти джентльмены. Они появились здесь по причине, легко совмещающей несовместимое: решили дать колледжу денег.

Выполняя то, что поддержали финансисты и магнаты разных стран, они собирались создать кафедру экономики и осмотрели колледж с той неутомимой и добросовестной любознательностью, на которую из всех сынов Адамовых способны лишь немцы и американцы. Теперь они отдыхали от своих трудов, торжественно взирая на сады колледжа. Пока все шло хорошо.

Трое других уже виделись сегодня с ними и, слегка кивнув, проследовали далее. Но один из них – коротышка в черной рясе – остановился.

– Знаете, – проговорил он робко, словно кролик, – мне что-то не нравится их вид.

– Боже правый! Да кому он понравится? – воскликнул высокий, оказавшийся Магистром, главой Мандевильского колледжа. – В конце концов у нас найдется несколько состоятельных людей, которые не наряжаются, как манекены.

– Вот, – тихо сказал маленький священник. – Вот именно. Как манекены.