Гилберт Честертон - Скандальное происшествие с отцом Брауном (рассказы)

Врач и священник медленно шли по дороге из города к усадьбе. Харкер вырвался вперед, стремясь, как всегда, попасть куда-нибудь, но этих двоих больше занимала беседа, чем дорога. Высокий врач довольно загадочным тоном сказал низенькому священнику:

– Что вы об этом думаете, отец Браун?

Отец Браун пристально глянул на него и ответил:

– Видите ли, кое-что я думаю, но трудность в том, что я едва знаю адмирала, хотя хорошо знаком с его дочерью.

– Адмирал, – угрюмо сказал доктор, – из тех, о ком говорят, что у них нет ни единого врага.

– Полагаю, вы хотите сказать, – заметил священник, – что еще о чем-то говорят?

– Это не мое дело, – поспешно и резковато сказал Стрейкер. – Он бывал не в духе. Раз он угрожал подать на меня в суд за одну операцию, но, видимо, передумал. По-моему, он мог обидеть подчиненного.

Взор отца Брауна остановился на секретаре, шагающем далеко впереди, и, вглядевшись, он понял, почему тот спешит: ярдов на пятьдесят впереди него брела к дому Оливия. Вскоре секретарь нагнал ее, и все остальное время отец Браун созерцал молчаливую драму двух спин, уменьшавшихся с расстоянием. Секретарь, очевидно, был очень взволнован, но если священник и знал, чем именно, он промолчал. Когда они дошли до поворота к дому врача, он сказал только:

– Не думаю, чтобы вы еще что-нибудь нам рассказали.

– С чего бы мне?.. – резко сказал врач, повернулся и ушел, не объяснив, как закончил бы он вопрос: «С чего бы мне рассказывать?» или «С чего бы мне еще что-то знать?».

Отец Браун заковылял в одиночестве по следам молодой пары, но, когда он вступил в аллеи адмиральского парка, его остановило то, что Оливия неожиданно повернулась и направилась прямо к нему. Лицо ее было необычайно бледно, глаза горели каким-то новым, еще безымянным чувством.

– Отец Браун, – сказала она, – я должна поговорить с вами как можно скорее. Выслушайте меня, другого выхода просто нет!

– Ну конечно, – отвечал он так спокойно, словно мальчишка спросил его, который час. – Куда нам пойти?

Она повела его к одной из довольно ветхих беседок и, когда они уселись за стеной больших зазубренных листьев, заговорила сразу, словно ей надо было облегчить душу, пока не отказали силы.

– Гарольд Харкер, – сказала она, – рассказал мне кое-что. Это ужасно…

Священник кивнул, и она продолжала:

– Насчет Роджера Рука. Вы его знаете?

– Мне говорили, – отвечал он, – что товарищи зовут его Веселый Роджер именно потому, что он невесел и похож на пиратский череп с костями.

– Он не всегда был таким, – тихо сказала Оливия. – Наверное, с ним случилось что-то очень странное. Я хорошо знала его. Когда мы были детьми, мы играли на берегу. Он был рассудителен и вечно твердил, что пойдет в пираты. Пожалуй, он из тех, о ком говорят, что они могут совершить преступление, начитавшись ужасов, но в его пиратстве было что-то поэтичное. Он тогда был вправду веселым Роджером. Я думаю, он последний мальчик, который действительно решил бежать на море, и семья наконец его отпустила. Но вот…

– Да? – терпеливо сказал отец Браун.

– Наверное, – продолжала она, внезапно засмеявшись, – бедный Роджер разочарован… Морские офицеры редко держат нож в зубах и размахивают черным флагом. Но это не объясняет, почему он так изменился. Он прямо закоченел, стал глухой и скучный, словно ходячий мертвец. Он избегает меня, но это не важно. Я думала, его подкосило какое-то страшное горе, которое мне не дано узнать. Если Харкер говорит правду, горе это – просто сумасшествие или одержимость.

– А что говорит Гарольд? – спросил священник.

– Это так ужасно, я едва могу произнести, – отвечала она. – Он клянется, что видел, как Роджер крался за моим отцом, колебался, потом вытащил шпагу… а врач говорит, отца закололи стальным клинком. Я не могу поверить, что Роджер причастен к этому. Он угрюм, отец вспыльчив, они ссорились, но что такое ссора? Я не заступаюсь за старого друга, он ведет себя не по-дружески. Но бывает же, что вы просто уверены в чем-то! Однако Гарольд клянется…

– Похоже, Гарольд много клянется, – заметил отец Браун.

Она помолчала, потом сказала другим тоном:

– Да, он клялся… Он только что сделал мне предложение.

– Должен ли я поздравить вас или, скорее, его? – спросил священник.

– Я сказала ему, что надо подождать. Он ждать не умеет. – Внезапный смех снова настиг ее. – Он говорит, что я его идеал, и мечта, и тому подобное. Понимаете, он жил в Штатах, но я вспоминаю об этом не тогда, когда он говорит о долларах, а когда он говорит об идеалах.

– Я полагаю, – очень мягко сказал отец Браун, – вы хотите знать правду о Роджере, потому что вам надо решить насчет Гарольда.

Она замерла и нахмурилась, потом неожиданно улыбнулась и сказала:

– Право, вы знаете слишком много.

– Я знаю очень мало, особенно в этом деле, – невесело сказал священник. – Я только знаю, кто убил вашего отца.

Она вскочила и глядела на него сверху вниз, побледнев от изумления. Отец Браун раздумчиво продолжал:

– Я свалял дурака, когда это понял. Они спросили, где его нашли, и пошли толковать о зеленой тине и «Зеленом человеке».

Он тоже поднялся и, сжав свой неуклюжий зонт, с новой решимостью и новой значительностью обратился к Оливии:

– Я знаю кое-что еще, и это ключ ко всем вашим загадкам, но сейчас я ничего не скажу. Думаю, это плохие вести, но не столь плохие, как то, что вы вообразили. – Он застегнул пальто и повернулся к калитке. – Пойду повидаю вашего Рука в хижине на берегу, возле которой его видел Харкер. Думаю, он живет там. – И он направился к берегу.

Оливия была впечатлительна, пожалуй – слишком впечатлительна, чтобы безопасно размышлять над намеками, которые бросил ее друг, но он спешил за лекарством от ее забот. Таинственная связь между его озарением и случайным разговором о пруде и кабачке мучила ее сотнями уродливых символов. Зеленый человек стал призраком, увитым гнусными водорослями, вывеска кабачка – человеком на виселице, а сам кабачок – темным подводным пристанищем мертвых моряков. Однако отец Браун избрал самый быстрый способ разогнать эти кошмары ослепительным светом, который был загадочней тьмы.

Прежде чем зашло солнце, что-то вернулось в ее жизнь и еще раз ее перевернуло. Она едва догадывалась, что именно об этом тоскует, пока внезапно, словно сон, к ней вернулось старое, знакомое и все же непостижимое и невероятное. Роджер Рук бежал по дюнам, но еще когда он был точкой в отдалении, она увидела, как он изменился. Пока он приближался, она разглядела, что его темное лицо освещено улыбкой и радостью. Он подошел прямо к ней, как будто они не расставались, обнял ее и сказал:

– Слава Богу, теперь я могу заботиться о тебе.

Она едва поняла его и услышала, как сама спрашивает, почему он так счастлив.