Александра Маринина - Все не так

Черт возьми, кажется, Володя действительно хорошо знает своего брата. Все как по нотам расписал. И вообще, я в этот момент почувствовал себя полным идиотом. То Нана дает мне советы – и они оказываются правильными, то Владимир. Все всё знают, все кругом умные, один я дурак.

– И еще одно, – не глядя на меня, добавил Руденко, когда я уже собрался идти переодеваться. – Я тебя предупреждал, что все вопросы ты должен решать только со мной.

Он не спрашивал, он утверждал, и я как-то не понимал, какой реплики он от меня ждет, поэтому просто кивнул.

– Вчера брат мне сказал насчет твоей встречи с участковым. Еще раз позволишь себе передавать мне что-то через третьих лиц – уволю. Всё. Свободен.

Тьфу ты! А я-то уж подумал было, что папаня – приличный человек. Никакой он не приличный. Обыкновенный самодур.

– Извините, – пробормотал я и метнулся в сторону коридора.

– Постой.

Я замер на пороге, решая, обернуться или так и стоять спиной к нему, изображая гордость.

– За то, что бабам ничего не сказал, – хвалю. Молодец. Голова есть на плечах.

Или все-таки не очень самодур? Когда-то в детстве, когда я еще читал книги (по настоянию педагогически подкованных родителей), меня совершенно потряс один эпизод из романа Гюго «Девяносто третий год». Матрос на корабле плохо закрепил пушку, и она начала кататься по палубе, угрожая передавить все живое, что попадется на ее пути. Этот же матрос, рискуя жизнью, сумел ее остановить, и капитан вынес решение: за героический поступок матроса наградить, а за халатность – расстрелять. Я тогда никак не мог понять, как это можно одновременно награждать и наказывать. Оказывается, можно.

Ждать решения Михаила Олеговича пришлось целую неделю. Дане я ничего пока не говорил, и мы продолжали заниматься два раза в день, разбавляя спортивные нагрузки танцевальными элементами. Дважды за эту неделю я провожал Дану в «соседний» дом и заставлял подниматься на шестой этаж без лифта, и каждый раз, открывая мне дверь, Владимир глазами спрашивал: «Ну как?», а я едва заметно качал головой, дескать, пока никак, решение еще не принято. Замухрышка Муза приглашала меня выпить чаю, но я отказывался и убегал: надо было ездить смотреть квартиры, кроме того, понемногу начала налаживаться моя привычная тусовочная жизнь, я нашел кое-каких знакомых и даже замутил с одной миленькой девчушкой, которая уже оставалась у меня ночевать.

После первой встречи с Владимиром Руденко я доложил о своих впечатлениях Нане Ким, не преминув заметить, что среди книг в его квартире я не заметил никаких стихов.

– У него однокомнатная квартира? – иронично осведомилась Нана.

– Да нет, я же сказал тебе: «двушка».

– А во второй комнате ты был?

– Нет.

Я уже понял свой промах и начал злиться, причем больше на Нану, чем на себя самого.

– Почему ты уверен, что социологией занимается Владимир Олегович, а не его жена? Ты его спрашивал? Почему ты уверен, что никто из них не увлекается поэзией?

Ну дурак я, дурак, согласен, зачем же сыпать соль на рану?

Но личное знакомство с братом хозяина дало мне все основания говорить об этом с Даной, что я и принялся делать во время массажа. Девочка разговор о дяде поддерживала с удовольствием и сообщила мне, что Владимир Олегович, оказывается, действительно социолог, доктор наук, а Муза Станиславовна – тоже доктор, только искусствоведения. В общем, такая научная парочка.

– У них есть дети? – спросил я, не особо доверяя собственной памяти.

Вроде бы Владимир что-то такое брякнул о том, что у него детей нет, но, может, мне показалось?

– Нет.

– А что так?

– Тетя Муза очень болеет, она совсем слабенькая, – ответила Дана.

Я в медицине, тем более в женских делах, разбираюсь слабо, и ответ меня более чем удовлетворил. Тем паче жена Владимира действительно производила впечатление слабенькой и болезненной.

– Твоя тетя Муза, наверное, стихи любит, – заметил я.

– Да что вам дались эти стихи! То вы про папу спрашивали, то про тетю Музу, – сердито проговорила Дана. – Тетя Муза занимается живописью эпохи Возрождения. Стихи тут совершенно ни при чем.

Ну да, ну да… Лучше поощрять молодых поэтов и немногочисленных ценителей их творчества, чем переводить деньги в больницы и детские дома, где есть опасность, что все украдут. Помню, как же. Когда я передал эти объяснения Нане Ким, она долго хохотала, а потом стала серьезной и сказала:

– Пашенька, это все для дураков. Для подростка пятнадцати лет подобные резоны вполне годятся, но не для меня. У серьезных людей за принятием тех или иных решений, особенно решений финансовых, решений о том, куда вкладывать деньги, всегда стоят очень серьезные аргументы и мотивы. А Михаил Руденко – человек весьма и весьма серьезный. Постарайся все-таки узнать, не корешится ли он с криминальными авторитетами.

Легко сказать… А как сделать? Но вариант подсказала все та же Нана, когда я отчитывался о субботнем дне и знакомстве с семьей папаниного брата.

– Значит, говоришь, Михаил Олегович с супругой и племянницей отправились на открытие клуба в Никольском? – задумчиво проговорила она. – Мой шеф тоже поехал. А ты поговори с племянницей, порасспрашивай ее, как там все было, кто был, с кем она познакомилась. Давай, Паша, давай, шевелись, проявляй здоровую инициативу.

Разговаривать с очаровашкой Юлей мне не хотелось. Я уже понял, что даже намек на возможное нарушение указаний воспринимается папаней очень болезненно, и с утра пораньше я успел получить по шапке. А ведь он предупредил меня, чтобы я с Юлей – ни-ни. Начну заводить с ней задушевные разговоры, а он подумает невесть что. И уволит. Мне оно надо?

Но день, начавшийся с утреннего, я бы даже сказал – рассветного нагоняя, все-таки был воскресеньем, и встреча с Юлей оказалась неизбежной. К этому времени мне удалось перевести Дану на пятиразовое питание, как и советовала моя бывшая подружка Светочка, поднаторевшая в тяжком похудательном искусстве, так что между завтраком и обедом ей полагался стакан обезжиренного кефира, который моя ученица должна была не выпивать, а медленно съедать чайной ложечкой (тоже Светкина рекомендация, на которой она особо настаивала). Учитывая катастрофический недосып, я после утреннего занятия подремал в своей конурке и в половине двенадцатого выполз в столовую, надеясь на легкий перекус, где и застал страдающую над кефиром Дану в обществе завтракающей Юли. Ничего себе спит красавица! У нее даже глаза, по-моему, еще не полностью открылись.

– Поздновато встаете, мадемуазель, – пошутил я. – Некоторые уже с семи утра на ногах.

Я с одобрительной улыбкой кивнул на Дану, но девочка на мой позитивный посыл не ответила и еще ниже склонилась к своему диетпродукту.