Войтек Стеклач - Как убить золотого соловья

– Каждый зарабатывает, как может, – сказал я неохотно. Как раз сегодня у меня не было особого желания пускаться в рассуждения о своей судьбе.

– Это верно, – примирительно подхватил вышибала, заметив мое раздражение. – Ибо сказано, – добавил этот образованный самоучка, – что только тем псы живы, что едят. Только тем они и живы, – повторил он многозначительно.

– Премного благодарен.

– Да я не тебя имел в виду, Честик, – заулыбался Бубеничек. – Слышишь?

Он показал на сотрясающуюся стену, и я кивнул.

– Слышу.

Не слышать было нельзя.

– Эти детки действуют мне на нервы.

Я кивнул. Просто еще раз кивнул, хотя в другое время охотно бы потрепался об этом с Бубеничеком. Но я пришел не за тем.

– Да, так чего ты пришел-то? – спросил Бубеничек, словно читая мои мысли.

Я неопределенно пожал плечами:

– А что мне оставалось, сидеть дома, уставясь в стенку?

– Да, – согласился Бубеничек, – понимаю. Минут через пятнадцать они кончат. Потом мы сможем посидеть. Может, кто-нибудь зайдет.

– Хорошо, – сказал я, – это то, что надо. – И как бы между прочим спросил: – А Колда тоже зайдет?

Богоушек Колда был тромбонистом из Зузаниного ансамбля.

– Может быть, – сказал Бубеничек, не моргнув и глазом, – может быть. Он каждый день здесь. И Бонди с Добешем.

Добеш, шеф Зузаниного ансамбля, самый удачливый из нас, врбовских сироток.

– Это то, что надо, – повторил я.

Мы помолчали. При этом Бубеничек поглядывал на меня с нескрываемым интересом. Наконец не выдержал и спросил:

– А зачем они тебе?

Я притворился, что не слышал:

– Вот что, не надо меня уверять, что ты узнал о Зузаниной смерти только сегодня. Вся Прага говорила об этом уже в воскресенье.

– Разве? – заинтересовался Бубеничек.

– Да как будто так, – сказал я.

– Ну, наверное, так оно и есть, – согласился Бубеничек.

– Скажи, а что именно говорят?

Бубеничек задумчиво потянулся и устремил восторженный взгляд на ржаное поле прямо перед собой. В своей страстной любви к изобразительному искусству он зашел так далеко, что разработал собственную теорию «посткинетизма», или же, в его изящном переводе, «живописи на ходу». Отнюдь не подражая абстракционистам, но стоя на совершенно реалистических позициях, он стремился запечатлеть в движении две, как он выражался, прастихии: море и нивы. Он называл их также источниками жизни, ибо море дает рыбу, а нивы – хлеб. Эффект подвижности должен был сообщить этим жанровым картинкам особый творческий метод Бубеничека – он сначала запечатлевал в памяти свои излюбленные объекты, сидя за рулем «фиата» с откинутым верхом. Не знаю, как другим, а мне эти картинки, как ни странно, в общем-то нравились.

– Что говорят? – задумчиво повторил Бубеничек. – Ну, говорят, что Зузанка не сама это сделала. Что ее кто-то… того, убил.

– Это правда, – подтвердил я. – Здесь они не врут.

– Да? – сказал Бубеничек. – Но это же ужасно, Честик! Бедная девочка…

– Бедная, – повторил я, – а что еще говорят?

– Что тебя замели, – вздохнул Бубеничек, – дескать, убил ее ты. Но это вряд ли. Так мне кажется.

– Вряд ли, – ответил я. – Это вряд ли.

– Да мы вам верим, – вежливо сказал капитан, – пойдемте лучше в кухню. Здесь вам, пан Бичовский, не стоит оставаться, – добавил он добродушно.

Я весь вспотел, и перед глазами у меня, как в тумане, плыли тени, шумно двигающиеся по комнате. Должно быть, я разочаровал медвежонка – не закричал, не потерял сознание, не расплакался. Это была совершенно особенная минута: мне казалось, что я робот, запрограммированный каким-то циником. Хотя во мне самом в тот миг ничего циничного не было. Только странная, парализующая тупость, исключающая любые сложные рассуждения и тем более – действия. Не прошло и тридцати секунд, как я уже набирал номер. Я знал, что она наверняка мертва, но вызвал «скорую». Врач с санитаром приехали через пятнадцать, нет, через тринадцать с половиной минут – я знаю это точно, потому что сидел в передней в кресле и, не отрываясь, смотрел на часы.

– Давайте все запишем, – предложил капитан. – Только спокойно. Выпьете кофе?

– Да, – ответил я.

– Сигарету?

Я послушно закурил. Пока мы еще не вышли из комнаты, я всякий раз вздрагивал, когда фотограф щелкал затвором, и окружающие меня предметы и люди начинали тонуть в еще более густом тумане.

– Я понимаю, для вас это был шок, – сказал капитан. – Так что ограничимся самым необходимым.

Сидя в передней и глядя на часы, я думал только о том, когда же появится «скорая».

– Итак, Честмир Бичовский, тридцати лет, профессия – музыкант.

Когда «скорая» приехала, врач вызвал милицию, а санитар остался стоять у двери. Он смотрел на меня как на сумасшедшего и, видимо, считал, что я попытаюсь сбежать. От кого? Впрочем, меня не интересовали мысли санитара.

– Я пришел около половины десятого, – произнес я, и капитан придвинул ко мне пепельницу. – Мы договорились на восемь.

– Почему вы опоздали?

Я усмехнулся:

– Надо было ее знать, – и махнул головой в сторону комнаты.

– Ну, я-то ее только по телевизору видел, – светски сказал капитан.

– Извините, – я глотнул кофе. – Если она сказала – в восемь, то прийти в полдесятого значило в самый раз… К тому же у нее была запись в «Беседе» – я с ней говорил после обеда.

– В «Беседе»?

– Нет, она приехала ко мне… Мы играли в Доме трудящихся.

– Но вы договорились на восемь.

– На восемь. На всякий случай я ей еще позвонил.

– Когда?

– Сразу после восьми.

– Сюда?

– Сюда.

– И ее не было дома?

– Нет, – покачал я головой. – Никто не взял трубку.

– А когда вы кончили выступать?

– В шесть, как обычно. Мы всегда по субботам кончаем в шесть, а потом с семи до девяти репетируем в малом зале. Новую программу…

– Значит, с семи вы репетировали, а чуть позже восьми звонили? – перебил меня капитан.

– Нет, – сказал я, и чашка задрожала у меня в пальцах. – Я не был сегодня на репетиции.

– Почему?

– Когда ко мне утром приехала Зузана, то я сказал нашему шефу, что не приду на репетицию… Потому что мы кончаем в девять, а то и позже.

– И где вы были?

– Дома.

– Так вы звонили сюда из дома?

– Да.

– Пан Бичовский, – с интересом посмотрел на меня капитан, – если вы после выступления поехали домой, то почему же не оставили дома инструмент?

Мой футляр со скрипкой лежал на столе.

– Я знаю, это выглядит глупо…

– Пан Бичовский…

– Мы собирались устроить небольшое торжество… Так договорились.

– И вы хотели поиграть для хозяйки? – понимающе спросил капитан.

– Ну да.

– А что это должно было быть за торжество, осмелюсь спросить? – в голосе капитана звучала ирония.

– Мои именины… Мы хотели их отметить. Я должен был вернуть ей сегодня ключи.