Николай Александров - Дунькин пуп

Тот ничего не ответил. Видимо, не считал нужным обсуждать с этим, хоть и оперативником, но молодым парнем, верность своих примет. Не хочет верить — его дело… Опыт таежной жизни не за один день приходит. Научится еще…

Ефрем Пантелеевич раскрыл невидимый в полумраке комнаты шкафчик и достал из него чайник, огарок свечи. Комната озарилась колышущимся светом. По углам черной от копоти клетушки заметались таинственные тени.

— На, — протянул Шепелеву чайник, — сходи снегу набери, только чистого. Близко от вашего трактора не бери — керосином вонять будет.

Шепелев удивленно взирал на раскомандовавшегося таежника, совсем недавно снявшего наручники. Тот, видимо, понял его удивленный взгляд.

— Не боись, стрелять больше не буду. А командую — так я навроде хозяина здесь. У Дуньки часто бываю, а ты впервой…

Во дворе одиноко стоял вездеход. Шепелев подошел к низкой, провисшей крыше то ли сарая-дровяника, то ли лабаза и сгреб с нее полный чайник снега. Скинул варежку, утрамбовал горячей ладонью, затем, набрав полные пригоршни, натер лицо. Кожу опалил холод, а потом бросило в жар. Наспех вытершись рукавом, подхватил чайник и пошел к дому.

«А где Семен? — скользнула вдруг беспокойная мысль. — Что-то его у тягача не видно…»

Он обошел вездеход. В его окошках багрово отсвечивали лучи уходящего за сопки тусклого солнца. Семена нигде не было. Шепелев заглянул в кузов. Пахло разлитым соляром, но, кроме бочки, в кузове ничего не было видно. Пропала и двустволка, с которой не расставался водитель.

Уполномоченный еще раз обошел вездеход, разглядывая снег. Следы леверьевских валенок шли к дому, потом поворачивали за угол и удалялись в тайгу, в сторону перевала.

«Этого еще не хватало, — ошарашенно подумал Шепелев. — Навязался на мою голову Пинкертон местного розлива… — Он быстрым шагом пошел было по следам, но остановился. — Чего доброго, все разбегутся! Надо назад… Ефрем-то числится у меня в задержанных…»

— Тебя, начальник, за смертью посылать! — встретил его на крыльце старик. Во всей фигуре, в наброшенном небрежно полушубке чувствовались уверенность, основательность.

Шепелев молча протянул чайник и, чертыхнувшись про себя, вошел в дом.

— А Семен где? — в упор спросил его Ефрем Пантелеевич.

— В тайгу поперся, — мрачно буркнул оперативник.

— Ишь ты! — изумился Ефрем Пантелеевич и медленно пошел наверх. В комнатке было тепло. Уютно потрескивали дрова, пахло дымком. Таежник поста вил на печку чайник, расстелил на полу шубу и лег, наблюдая за огнем в очаге. Шепелев достал из кармана куртки сверток с бутербродами и положил на стол. Сев на чурбан, он сбросил торбаса и молча вытянул к огню застывшие ноги. В комнате наступила тишина.

«Темнит старец, тянет с карабином. Жаль расставаться… Где он мог его спрятать? В принципе, мог в сарае, в доме, в тайге… Нет, скорее всего, в самом доме. Охотники на оружие молятся, в сыром месте не бросят. А тут, — он оглядел комнату, только с металлоискателем рыскать. Видимо-невидимо тайников может быть. Придется всю ночь начеку». Он провел рукой по поясу, где в кобуре покоился пистолет.

— Да, — прервал размышления Шепелева тяжелый вздох Ефрема Пантелеевича, — ушел винторез…

— Как это ушел? — недоумевая, спросил оператив ник.

— Да-к вот и ушел! Нас из него обстреляли…

— Ты об этом еще тогда знал?

— Догадывался, когда пробоину увидел, а теперь… — он бросил к ногам Шепелева промасленные тряпки, — точно знаю! — Встал, подошел к окну, с хрустом отодрал верхний наличник. За доской обнаружилась емкая ниша, а в ней кусок такой же промасленной тряпки. — Здеся я его схоронил… — Он с досадой швырнул доску в угол.

В тайге, где-то примерно в полукилометре от дома, грохнул выстрел двустволки. Шепелев вскочил и быстро натянул унты.

— Ты гляди, — изумился Ефрем Пантелеевич, — наш, однако, из пукалки палит. — Он приник лицом к окну, загораживая ладонью свет от печки.

— Так я и знал, что Семен натворит дел, — сердито гаркнул Шепелев, выскакивая из комнаты.

— Ответного выстрела не было, — крикнул вдогонку Ефрем Пантелеевич. — Можа, заблудился парень. — И он поставил огарочек свечи на подоконник.

Шепелев сразу рванул в сторону раздавшегося выстрела, доставая на ходу пистолет. Снег громко хрустел под ногами, как казалось, на всю округу.

Пробежав минут пять, остановился. Ничто не нарушало сторожкой таежной тишины.

— Семен, — заорал Шепелев в непроглядную темноту. В ответ не раздалось ни звука. Он поднял пистолет и выстрелил. В небо вырвалась короткая вспышка огня. Со стороны сопок раздался хруст веток. Из темноты выплыла неясная фигура…

На плече Семена болталась двустволка, в руке он держал что-то непонятное.

— Однако, чего стреляли? — невозмутимо спросил он.

Шепелев, обескураженный спокойствием водителя, повернулся к нему спиной и, ничего не говоря, направился к дому.

«Из- за этого паршивца осталось только шесть патронов, — подумал раздраженно. — Отписываться потом придется о применении оружия. Да и он хорош — молча удрал в лес… Молодой еще!»

В комнату Семен вошел сразу же за Шепелевым и бросил на пол здоровенного зайца.

— Кобах [2] Кобах — заяц (якут.). , - с гордостью произнес он и добавил любимое словцо. — Однако, жаркое делать будем.

Ефрем Пантелеевич поднялся с полушубка, извлек из шкафчика нож в кожаном футляре и, подхватив еще теплую тушку за задние лапы, вышел из комнаты. Шепелев было направился следом, но, махнув рукой, сел на чурбак.

«Кому расскажешь, не поверят, — угрюмо размышлял он, — преступник, в нарушение всех инструкций вооруженный ножом, бродит как ему вздумается. Сейчас, например, разделывает зайца… А опер сидит и не может ничего сделать. Что мне, по рукам его вязать? — Он достал сигарету и прикурил от свечи. — Да еще тип какой-то крутится поблизости. Что ему тут нужно? Почему стрелял? Интерес у него, конечно, к этому месту есть. Или к нам? Хотя кто мог знать, что мы сюда приедем? Никто! Случайность… А вот случайно ли он обнаружил карабин Ефрема!»

В дверях возник Ефрем Пантелеевич с ведром в руках. Разделанная тушка зайца была залита водой из чайника, и ведро оказалось на печи. Таежник протянул опустевший чайник дремавшему Семену: «Сходи за водицей…» Тот, что-то бормоча под нос, поплелся на улицу.

Ефрем Пантелеевич огладил ладонью рыжеватую с сединой бороду и присел к огню. Он молчал. Не нарушал тишины и Шепелев, погруженный в свои мысли.

Время от времени казалось, что кто-то ходит на чердаке, стучит в древние обомшелые стены, чем-то шуршит.

— Ты про Дунькин пуп слыхал? — спросил Ефрем Пантелеевич.

Шепелев повернулся к таежнику. Его лицо, освещенное всполохами, огня, отливало медью, какой-то страшной диковатостью.