Николай Александров - Дунькин пуп

— Нет.

— Старая история, — начал он рассказ. — Давно это было, когда здесь лихие людишки золотом баловались. Этот перевал, — он неопределенно кивнул в сторону гор, — был единственной тропой на ту сторону.

Таперича уж ее нет. Перед войной, говорят, еще знали ее, а потом заросла, затерялась. Раньше бойкое место было… всякий люд тут водился — артельно золото мыли и одиночно. Хунхузы с той стороны приходили — женьшень торговали, а кто и разбойничал…

Тогда и появилась эта Дунька. Лихая бабенка была, с самим Кушнаревым дружбу водила.

— Это купец знаменитый?

— Он самый. Все пароходы по Лене и Вилюю его были, да, почитай, в каждой улусе его людишки торговлей пробавлялись. Больших возможностей купчина был. Миллионами ворочал! — Увлекшись рассказом, Ефрем Пантелеевич размахивал руками. — Так появилась эта самая Дунька. Откуда появилась, таперича сказать трудно — не знает уж никто. Молодая ли, старая, тоже… На самом бойком месте свой шинок поставила, на золотой тропе… — Он широким жестом обвел стены. — С тех пор и стоит. Куда пропала потом, тоже никто не ведает. Году в двадцатом то было. Можа, в Китай ушла, можа, с атаманами.

Много их тогда в энтом месте крутилось… А людишки кушнаревские каждый раз, как по реке карбаза гнали, к ней заходили — песок забирали, товары оставляли. Как я сейчас понимаю, спиртное в основном да мануфактуру…

Выползет из тайги одичавший старателишка, так для него энто место словно рай. Водочка «Смирновская», капуста квашеная, грузди. А хочешь — и приятное женское общество!

— Это чего ж, — заинтересовался Шепелев, — и барышни у нее жили?

— Зачем барышни, — степенно возразил таежник, — она и сама в теле была. Дородная баба, сдобная.

Только на все у нее своя мерка была, антиресная. На водочку с капустой — размером с наперсток, не более. Отсыплет в него старателишка песочку желтенького — ешь, пей, гуляй… А ежели чего большего захочется, так и мерка совсем другая… Дунькин пуп!

Шепелев громко захохотал:

— Как это пуп?

— Граненый стакан песочка в него входил — во как!

— усмехнулся таежник. — Приползет мужик изголо давшийся из тайги, выпьет на наперсток водочки, и остальное, почитай, все у Дуньки оставлял. Не всяк на следующий день такой удар судьбины выдержи вал. Бывалыча, тут, на сопках, и закапывали, а какой назад на ручей шел… Гиблое здесь место было! Вот и родилась тогда легенда о Дунькином кладе — мол, вернуться собиралась, схоронила богатство…

— Ерунда все это, — авторитетно возразил Шепелев. — Фольклор.

— Можа, и так, токма до самой войны тут землю колупали. Вишь, печь порушили, а ничего не нашли.

— Ну а ты как считаешь, Ефрем Пантелеевич?

— А я не считаю. С малолетства здесь кручусь, за «счастливчиками» наблюдая… Дыма без огня не быват!

— Да ну тебя! — зашелся вдруг в громком смехе Шепелев. — Нам еще кладов не хватало! Почти семь десятков минуло, а ты бабушкины сказки вспоминаешь…

— Сказки, говоришь? — поднялся с полушубка, взял свечу. — А ну-ка выйдем.

Шепелев изумленно поднялся вслед. Они спустились под лестницу. Ефрем Пантелеевич отодвинул в сторону пук пожухлой испревшей соломы и, что-то нашарив, открыл люк. Из подполья пахнуло стужей вечной мерзлоты и плесенью.

— Спускайся.

Шепелев замялся.

Таежник усмехнулся и, ступив на невидимую лестницу, шагнул вниз. Где-то внизу мелькал свет огарка свечи. Шепелева поразили обросшие густым инеем стены. Длинные плоские пластины срослись в какое-то фантастическое кружево, искрились и переливались всеми цветами радуги, превращая невзрачную яму в сказочную пещеру. Снизу послышался стук досок, шорох, раздалось натужное кряхтение.

К ногам Шепелева бухнулся сверток. Замороженная грязная тряпка скрывала что-то звякающее.

— Пошли наверх, — скомандовал Ефрем Пантелеевич, подбирая сверток. Его одежда, усыпанная крошками инея, поблескивала в полумраке.

В комнатке-келье Леверьев разливал в кружки чай. Рядом со столом на полу стояло ведро с мясом, а на чурбаке, на расстеленной газете лежал порезанный крупными кусками мороженый хлеб. На краешке стола — шепелевские бутерброды с сыром.

Старик отставил в сторону кружки и поставил огарок. Развернул на колене тряпицу, достал из нее жестяную коробочку, вытер рукавом и положил на стол.

— На тебе подарок из ледника. Винторез отдашь да и поможешь в деле выкрутиться. — Он испытующе посмотрел из-под насупленных бровей на оперативника. — И этому, — махнул на Семена, — отделишь долю, чтоб молчал…

Шепелев взял в руки жестянку. Сквозь потертость лака, легкую изморозь на крышке читалось малознакомое слово — «Монпансье». Он отбросил крышечку. В тусклом свете огарка таинственно светились золотые монеты с царским профилем.

Шепелев вытянул из-под хлеба кусок газеты и молча начал пересчитывать монеты. Семен, замерев с чайником в руке, с удивлением таращился на стол. Потом, полуоткрыв рот, посмотрел поочередно на таежника и на Шепелева. В его глазах плясали золотые искорки.

— Восемьдесят семь червонцев, — сказал Ефрем

Пантелеевич. — С тридцать второго года лежат. Сколь было, когда нашел, столь и осталось. Можешь не считать.

— А чего ж не потратил? — жарким шепотом спросил Семен.

— Как так потратить? Они ж не мои…

— Точно, восемьдесят семь! — подвел итог Шепелев. Он достал из полевой сумки лист бумаги. — Ты, Семен, понятым будешь. Оформим как добровольную выдачу. Не будем усугублять жизнь Ефрема Пантелеевича взяткой…

Таежник степенно подошел к «буржуйке», положил полено в топку, сел к столу.

— Испытание мое ты выдержал! — с достоинством произнес он. — Не подкупилась власть. — Он посмотрел с прищуром на Семена. — Ты хоть единственный свидетель, подписывай все по правде, как есть!

Леверьев с удивлением посмотрел на Шепелева и старика.

— Распишитесь, — пододвинул оперативник бумагу Ефрему Пантелеевичу и водителю. Те поочередно расписались.

— В связи с тем, что бывшая владелица в силу закона утратила на него право и вам, Ефрем

Пантелеевич, он не принадлежал, имеете право на получение четверти суммы от его стоимости. Деньги, судя по всему, значительные…

— А сколько, — не вытерпел Семен, — сколько тысяч?

— Я не финансовые органы, но несколько тысяч будет…

— А на шута они мне сдались, — усмехнулся Ефрем Пантелеевич, — мне, окромя винтореза, ничего больше не надо. Выйду от вас, да лет пяток по тайге побродить, и ладно. В лесу все есть — не на один мильон не купишь…

Шепелев замотал коробок в тряпицу, смахнул со стола сор. Взял алюминиевую кружку и отхлебнул взвара.

— Хорош чаек!

За окном свистел ветер, хлопая полуоторванной доской. В печи тлели остывающие угли. Шепелев встал с лежанки. Не спалось. Тягуче, с надрывом всхрапывал Ефрем Пантелеевич. Сбоку от него, завернувшись в тулуп, дремал водитель. Шепелев посмотрел на часы — светящиеся стрелки показывали половину четвертого. Он сунул в «буржуйку» обрывок газеты, несколько хворостин. От газеты тоненькими струйками потянулся к трубе дымок. Краешки бумаги побурели, обуглились. По краям прогоревшего от угля отверстия забегали, заплясали крохотные огоньки. Шепелев подул в топку — огоньки вспыхнули ярким светом, занялось пламя, весело затрещали сучья. Добавив в печь полено, он пошел к выходу.