Эд Макбейн - Дело принципа

– Извини, Джордж. Но этот дурацкий телефон сегодня весь вечер звонит как бешеный.

– Я просто хотел, чтобы ты знал, что я не пополнил ряды варварских орд. Мне действительно нужно уехать. И сказать по совести, мне и самому ужасно хотелось познакомиться с Сэмедсоном.

– Ладно, Джордж. Жаль, конечно, что ты не сможешь прийти. Спасибо за звонок.

– До встречи, – попрощался Тэлбот, и в трубке раздались короткие гудки.

Хэнк опустил ее на рычаг.

– Кого ты еще пригласила? – , спросил он у жены.

– Крониных.

– Они еще не звонили?

– Пока нет.

– А думаешь, позвонят?

– Не знаю.

Он подошел к жене и обнял ее:

– Ты сердишься?

– Нет. Просто почему-то немножко грустно. Мне здесь так нравилось…

– Перестань говорить так, как будто мы уже завтра переезжаем отсюда.

– Я имела в виду совсем другое. Никогда бы не подумала, что наши соседи такие… – Она покачала головой. – Что плохого в том, если человек выполняет свою работу так, как считает нужным?

– Я всегда был убежден, что работать нужно только так, и никак иначе, – сказал Хэнк.

– Да. – Кэрин немного помолчала. – Ну и черт с ними! Нам больше достанется. К тому же мы с тобой проведем целый вечер в обществе Эйба.

– Конечно, – согласился Хэнк и улыбнулся.

– Меня поражает другое. Если уж даже все эти добропорядочные граждане Инвуда, эти столпы общества, законодатели общественного мнения – если уж даже они ведут себя таким вот образом, то чего же ожидать от детей, живущих в Гарлеме? Слушай, Хэнк, а может быть, там и не должно быть никакой причины. Возможно, просто люди больше предпочитают ненавидеть, чем любить?

– Ну это уж вряд ли, – проговорил он и снова улыбнулся. – Вот я, к примеру, больше всего на свете предпочитаю любить. А ты разве нет?

– Ты – сексуальный маньяк, – сказала она. – Когда-нибудь тебя все-таки выведут на чистую воду и посадят под замок до конца твоей активной половой жизни.

Раздался телефонный звонок.

– Это Кронины, – предположил Хэнк. – Бойкот должен быть единодушным. Зато теперь мы точно знаем, что все на нашей улице считают, что мы должны просто похерить дело Морреса и поскорее забыть о нем. А троим юным героям, отправившим его на тот свет, воздвигнуть памятник в парке. Так ты снимешь трубку или мне самому ответить?

– Я подойду, – сказала Кэрин.

– Закопать Морреса, пока тот не начал вонять. А юных убийц похлопать по плечу и сказать: «Отлично сработано, парни!» И тем самым снискать почет и уважение Макнелли с Пирсом и всех истинно белых протестантов нашей округи.

– Кронины – католики, – вздохнула Кэрин. – А вот ты сейчас сам начинаешь уподобляться Макнелли.

– Это я так образно выразился, – пояснил Хэнк. Кэрин сняла трубку.

– Алло? – сказала она, немного послушала, а затем, все еще продолжая слушать, со знающим видом кивнула Хэнку.

Судья Авраам Сэмелсон сидел на открытой веранде дома семейства Белл в Инвуде, держа в изящной руке широкобедрый, суживающийся кверху бокал с коньяком. Небо к западу было усеяно звездами, и, склонив к плечу лысую голову, судья задумчиво вглядывался в небеса, согревая в ладони бокал с ароматным напитком, наслаждаясь его изысканным букетом и изредка отпивая коньяк маленькими глотками. В доме был включен проигрыватель, и тихая музыка лилась из открытой двери во внутренний дворик, где цвели любовно выращенные Кэрин цветы. Отсюда открывался великолепный вид на реку, за которой темнели скалы Нью-Джерси.

– Да уж, Хэнк, этот Бартон здорово тебя пропесочил в своих статейках, – сказал Сэмелсон.

– Это точно, – согласился Хэнк.

– Но лично мне кажется, что результат скорее окажется обратным, и это сыграет тебе на руку. Сам того не ведая, он создал вокруг тебя ореол этакого лихачества и романтизма. Разве во всем Нью-Йорке найдется мужик, который не мечтал залезть под юбку к цыпочке-ирландке? Нет, разумеется, я не верю ни единому его слову. Но все-таки вся эта история может служить наглядным примером того, какую опасность таит в себе бездарное сочинение. Бартон задается целью покончить с тобой, и каков же результат? Он создает образ романтического героя.

– Не думаю, что результат получится таким уж романтичным, – заметил Хэнк.

– Просто ты слишком чувствителен. Таких, как Бартон, нельзя ненавидеть, над ними можно лишь посмеяться. Выряди его в длинный плащ и шепни на ушко какую-нибудь многообещающую сплетню – и он счастлив. И уже воображает себя великим репортером.

– И все-таки, мне кажется, он довольно опасен, – проговорил Хэнк.

– Если только воспринимать его всерьез. Если же мы лишь посмеемся над ним, то вся эта его опасность немедленно улетучится.

– Если бы так!.. – вздохнул Хэнк. – Черт возьми, Эйб, если б ты только знал, как бы мне сейчас хотелось согласиться с тобой.

– Ты не соглашался со мной никогда, и я не вижу причины, по которой тебе следовало бы начать делать это сейчас. Ты был самым большим спорщиком среди студентов, изо всех, кто прошел через мои руки за те четырнадцать лет, пока я преподавал юриспруденцию. Но справедливости ради – а мое теперешнее положение судьи обязывает меня быть справедливым – вынужден констатировать, что ты был и самым способным моим студентом.

– Спасибо за комплимент.

– Думаю, теперь я могу точно сказать, что за все четырнадцать лет моей преподавательской деятельности у меня было лишь шестеро учеников, которым я в душе прочил будущее адвоката. Остальным же следовало бы податься в сапожники. – Сэмелсон замолчал. – Или тебе такое заявление кажется слишком категоричным?

– Ну, в общем-то оно, конечно, немного отдает снобизмом, хотя…

– Я вот тут подумал об отце Дэнни Дипаче. Ведь он, кажется, держит обувной магазинчик, не так ли?

– А… ну да.

– И что он за человек?

– Я никогда не встречался с ним.

– Наверное, он… Хотя ладно, не будем об этом.

– И все-таки, что ты хотел сказать?

– Лишь то, что преступление не происходит само по себе, на пустом месте. И если уж ребенок откалывает такой фортель, то в девяти случаях из десяти выясняется, что там и с родителями не все в порядке.

– И что нам с этим делать? Вместо детей судить родителей, что ли?

– Я не знаю, что делать, Хэнк. В законе ничего не говорится о распределении вины. Если трое вступают в сговор с целью совершения преступления и лишь один из них спускает курок, то все равно судят всех троих. С другой стороны, если в результате не правильного воспитания в семье или же его полного отсутствия один ребенок пыряет ножом другого, то его родители не считаются нарушителями закона. Но разве это правильно? Почему же в таком случае их никто не обвиняет в соучастии?

– Хочешь сказать, что нужно арестовать и родителей?