Эрнест Хорнунг - Le premier pas

«Пожалуй, теперь я сам жалею об этом!» — хватило у меня ума произнести с чувством.

«Аминь!» — сказал он.

Я осушил свой бокал. По правде сказать, я понятия не имел, что случилось с подстреленным якобы мною грабителем: сидел ли он в тюрьме, лежал ли он в могиле или же разгуливал на свободе.

Но вот, когда мне все это уже порядком поднадоело, Юбэнк вернулся к важной для меня теме разговора. Он признал, что штат отделения банка невелик, однако что касается его лично, то он постоянно держит при себе заряженный револьвер: ночью под подушкой, весь день под конторкой — в ожидании того счастливого случая, когда на него будет совершено нападение.

«Под конторкой? Неужели?» — невольно вырвалось у меня.

«Да. Так же, как он хранился вами!»

И он воззрился на меня с явным удивлением. Внутренний голос прошептал мне, что надо ответить: «Ну, разумеется, я просто забыл об этом!» — невозможно, чтобы данная ошибка оказалась для меня решающей, крайне противоречащей тому, что я предположительно совершил. Поэтому я скосил глаза на кончик своего носа и отрицательно покачал головой.

«Но так писали в газетах!» — воскликнул он.

«Не под конторкой», — заявил я.

«Но так положено по инструкции!»

На какое-то мгновение, Кролик, я растерялся, хотя мне кажется, что выглядел я при этом даже увереннее, чем прежде, и полагаю, что вполне сумел оправдаться.

«По инструкции! — выкрикнул я самым оскорбительным, каким только мог, тоном. — Да будь все по инструкции, так мы все давно уже были бы трупами! Дорогой мой сэр, вы рассчитываете, что грабитель даст вам возможность дотянуться до вашей пушки, зная, где вы ее держите? Револьвер находился у меня в кармане, и я смог выхватить его лишь потому, что с видимой неохотой был принужден угрозой отойти от стойки».

Юбэнк уставился на меня широко открытыми глазами, сильно наморщив при этом лоб. Затем он грохнул кулаком по столу.

«Ей-Богу! Вот это умно так умно! И все же, — добавил он, как человек, желающий во всем разобраться до конца, — в газетах, знаете ли, писалось несколько иначе!»

«Разумеется, — согласился я, — потому что в газетах писали то, что рассказывал им я. Вам хотелось бы, чтобы я во всеуслышание заявил, что мне удалось усовершенствовать устав банковской службы, не правда ли?»

Таким образом, тучи, сгущавшиеся над моей головой, были рассеяны, и, клянусь небесами, это были тучи с золотой каемкой! То есть не с серебряной, как говорится в поговорке, а с золотой каймой — каймой из настоящего австралийского золота! Ибо только лишь в этот момент старина Юбэнк сумел по достоинству оценить меня. Он был крепким орешком, значительно превосходившим меня по возрасту. Я вполне определенно ощущал, что он считал меня слишком молодым для такой должности, а мой нашумевший подвиг объяснял исключительно моим везением. Но мне никогда не встречался человек, способный изменять свое мнение столь наглядным образом. Он достал бутылку своего лучшего бренди, заставил меня выбросить сигару, которую я курил, и распечатал новую коробку. Это оказался очень веселый, компанейский человек с рыжими усами и забавнейшей физиономией (чем-то он напоминал Тома Эмметта). Поняв это, я решил начать атаку именно с данного фланга. Однако, Кролик, по способности выпить Юбэнк превосходил даже Розенталя. Черепок у него был скроен кондово, но особо прочно, и он мог бы в десять раз перепить меня, отправив отдыхать под стол чуть ли не в самом начале.

«Хорошо, — думал я, — ты можешь казаться трезвым, но спать все равно будешь крепко как бревно!» Половину всей той выпивки, что мне наливал Юбэнк, я выплескивал в окно.

Хорошим парнем был этот Юбэнк… Я назвал его веселым и компанейским, и мне очень хотелось, чтобы он вовсю злоупотреблял спиртными напитками. По мере того как вечер продолжался, Юбэнк становился все более и более добродушным, и мне без особого труда удалось обойти с ним весь банк в такое, казалось бы, совершенно не подходящее для этого мероприятия время. Я воспользовался тем, что Юбэнк пошел туда за своим револьвером, приняв решение лечь спать. Я продержал его на ногах еще в течение двадцати минут и рассмотрел каждый дюйм служебной территории дома прежде, чем за руку попрощался в своей комнате с Юбэнком.

Тебе никогда не догадаться о том, что же я делал в течение следующего часа. Я разделся и лег в кровать. Самозванство, вызывающее постоянное напряжение даже тогда, когда оно самым тщательным образом бывает заранее подготовленным, — это наиболее утомительное из всех тех занятий, которые мне только известны. Насколько же возрастает это напряжение тогда, когда подобное перевоплощение требует экспромта! Нет времени даже просто войти в роль — любое твое слово может выдать тебя с головой. Это напоминает ситуацию, когда ты должен все время бить по мячу при плохом освещении. Я не рассказал тебе и половины тех затруднительных положений, в которые я попадал по мере того, как длился наш разговор с Юбэнком, начинавший принимать все более опасный для меня доверительный характер. Вот и представь, как я лежал раскинувшись на кровати, едва переводя дух и желая обрести второе дыхание для очень важной ночной акции.

Мне опять-таки повезло, ибо находиться в постели пришлось не слишком долго: вскоре я услышал сопение дорогого Юбэнка, отдаленно напоминавшее игру на фисгармонии. Эта музыка не прекращалась ни на мгновение. Она звучала, не ослабевая, пока я не выбрался из своей комнаты и не закрыл за собою дверь. Юбэнк дышал громко и размеренно, когда я, прислушиваясь, остановился у его двери. Мне предстояло еще раз послушать этот концерт, и безупречное исполнение маэстро своей сольной партии понравилось мне больше всего. Под сопение этого доброго малого я выбрался из дома. И когда я вновь остановился, вслушиваясь, у открытого окна, Юбэнк по-прежнему вел свою партию великолепно.

С какой целью я вышел? Поймать кобылу, оседлать ее и привязать неподалеку к одному из деревьев, чтобы иметь под рукой готовое средство к отступлению. Я часто удивлялся инстинктивной мудрости, заставившей меня принять данную меру предосторожности. Я бессознательно исполнил то, что с тех пор стало для меня одним из основных принципов работы. Чтобы все это осуществить, потребовались значительные усилия и большое терпение: мне надо было достать седло, не разбудив при этом спящего человека, а кроме того, я ведь не имел никаких навыков поимки лошадей в загоне. Поскольку мои действия показались подозрительными моей бедной кобыле, я вернулся в конюшню и набрал для нее целую шляпу овса, которую и оставил ей в рощице. Там имелась еще и собака, и с ней также пришлось считаться (собака, Кролик, — это злейший наш враг), но я был достаточно сообразителен, и за вечер мы стали с ней закадычными друзьями. Поэтому она завиляла передо мною хвостом не только тогда, когда я сошел со ступенек крыльца, но и когда появился вновь, на сей раз с черного хода.