Шарль Эксбрайа - Семейный позор

* * *

Однако любовные огорчения Пэмпренетты и Бруно нисколько не интересовали господ из Министерства внутренних дел, и всем инспекторам приходилось заниматься расследованием убийства Томазо Ланчано. Жером Ратьер, которого в марсельском преступном мире еще почти не знали, мог беспрепятственно расспрашивать обывателей. Полицейский обращался главным образом к женщинам, зная, что его приятная внешность производит сильное впечатление на слегка увядших, но все еще не утративших романтических грез дам облегченного поведения. Но старания Ратьера не увенчались успехом. Судя по всему, никто даже не подозревал о существовании Ланчано, пока в газетах не сообщили о его убийстве.

В свою очередь, Пишранд возлагал большие надежды на встречу с Элуа Маспи. Ради своего любимца Бруно инспектор оказал Элуа немало услуг, стараясь помочь и ему, и домашним, когда тем случалось набедокурить.

Великий Маспи пребывал в глубокой меланхолии с тех пор, как его старший сын покинул семейный очаг. Сейчас он курил трубку в гостиной. Услышав стук в дверь, Элуа решил, что очередной клиент пришел за советом, и принял величественную позу, дабы внушить посетителю должное почтение к своей особе. Но в гостиную вдруг вбежала запыхавшаяся и покрасневшая Селестина.

- Элуа...

- Что? В чем дело?

- Это... это месье Пишранд!

- Инспектор? И чего ему надо?

Констан Пишранд переступил порог комнаты.

- Да просто немного поболтать с вами, Маспи, - благодушно проговорил он.

Элуа велел жене достать бутылку пастиса, и скоро инспектор и закоренелый нарушитель закона пили, как старые добрые друзья. Впрочем, они и сами относились друг к другу довольно дружелюбно. Пишранд рассказал Великому Маспи все, что сам знал об убийстве Ланчано и вероятных мотивах преступления. Элуа слушал очень внимательно.

- А почему вы все это решили выложить мне? - спросил он, когда инспектор умолк.

- Да так, подумал, что вы могли бы мне подсобить.

- Осторожно, Пишранд! Нельзя же презирать меня до такой степени! Я вам не осведомитель! Вот рассержусь по-настоящему да и вышвырну вас вон, не погляжу, что инспектор полиции! Этак мы с вами в дым поссоримся... Если мой сынок сбился с пути, это вовсе не значит, что и я пойду следом!

Пишранд давно привык к гневным вспышкам Великого Маспи, и никакие угрозы его ничуть не трогали. Однако он сделал вид, будто смирился с неудачей.

- Ладно... забудем об этом!

- Вот-вот, лучше выпьем еще по маленькой.

Они снова чокнулись. Полицейский поставил пустой бокал на столик.

- А вы и вправду изменились, Элуа, - пробормотал он себе под нос. - Я не хотел верить, но теперь вижу: так оно и есть... И, если хотите знать мое мнение, это особенно грустно, когда вспомнишь, каким вы были прежде...

Маспи чуть не захлебнулся пастисом, а караулившая под дверью Селестина, услышав кашель, хрип и странное хлюпанье супруга, бросилась в комнату и стала энергично хлопать Элуа по спине, - за тридцать лет супружеской жизни она приобрела в этом плане достаточный опыт. Одновременно мадам Маспи с глубоким укором посмотрела на инспектора:

- Ну, зачем вы довели его до такого состояния?

- Но, дорогая моя Селестина, я даже не понимаю, что вдруг стряслось с Элуа!

Маспи, едва отдышавшись, отпихнул жену и вскочил, мстительно указывая пальцем на Пишранда.

- Ах, он не понимает? Ну, это уж слишком! Оскорбил меня в моем собственном доме, а теперь прикидывается простачком! Вы что, надеетесь, меня хватит удар?

- Да уверяю вас, Элуа...

- Врун! Самый настоящий врун!

- Но я же еще ничего не сказал...

- Значит, собрались соврать или нагородить целую кучу вранья, и я это предвидел! И, во-первых, чем же это я так изменился?

- Раньше вы не стали бы покрывать убийц.

- Так по-вашему, сейчас я...

- А то нет? Ваше молчание, ваш отказ сотрудничать - что это, как не пособничество убийце?

- Пособ... Селестина, убери от меня подальше все тяжелые предметы, а то...

Селестина попыталась успокоить мужа.

- Угомонись, Элуа... Тебе вредно так кричать!

- А вот захочу и буду кричать! Но, чтобы доставить тебе удовольствие... и из уважения к матери моих детей - ладно, я готов успокоиться... Правда, это стоит мне большого труда, но все же... А потому я спокойно - заметь, Селестина, совершенно спокойно! - прошу господина Пишранда немедленно убраться отсюда ко всем чертям!

Инспектор встал.

- Что ж, хорошо, я ухожу, Элуа... Теперь я понимаю, что мне не стоило идти на подобное унижение... Лучше бы я послушался вашего сына.

Селестина мигом проглотила наживку.

- А разве вы видите нашего мальчика?

- Еще бы! Ведь мы с ним коллеги, и, если хотите знать, мадам Селестина, парня ждет блестящая карьера... Кстати, он просил передать вам поцелуй и сказать, что он очень вас любит... Слышали бы вы, как Бруно говорит о своей маме!

Мадам Маспи разрыдалась.

- А что... такое... он говорит?

- Ну, например, как жаль, что в самом нежном возрасте вы встретили проходимца вроде вашего супруга... а отсюда и пошли все несчастья... Так я могу передать вам поцелуй Бруно, мадам Селестина?

Мадам Маспи молча бросилась на шею инспектору, и тот звонко чмокнул ее в обе щеки. Слегка удивляясь полному отсутствию реакции со стороны Элуа, полицейский и Селестина поглядели на хозяина дома. Великий Маспи напоминал статую командора. Скрестив на груди руки, он сурово взирал на жену и гостя. И столько оскорбленного достоинства, столько попранного чувства справедливости и незаслуженного горя выражали его поза и взгляд, что Селестина снова заплакала.

- Э... Э... Элуа... - пролепетала она.

- Ни слова больше, Селестина! После двадцати семи лет совместной жизни ты меня растоптала ногами! Ты плюнула на мою честь!

- Потому что я обняла месье Пишранда?

- Да, именно потому, что ты целовалась с этим субъектом!

Селестина улыбнулась сквозь слезы - так солнце вдруг проглядывает после дождя.

- Уж не ревнуешь ли ты часом, Элуа?

Раздраженный таким непониманием Маспи пожал плечами, а бедняжка Селестина начала простодушно оправдываться:

- Так это же чисто по-дружески, понимаешь? Надеюсь, ты не подумал ничего дурного, правда?

На сей раз Элуа не выдержал, и пусть обитатели улицы Лонг-дэ-Капюсэн не могли разобрать, что происходит в доме Маспи, однако прохожие, слыша раскаты гневного рыка главы семейства, невольно замедляли шаг и прислушивались.

- Ревную? Да ты только погляди на себя, дура несчастная! Ни дать ни взять скорпена*, целый год провалявшаяся на солнце!

______________

* Рыба довольно устрашающего вида. - Примеч. перев.

- О!

Селестина всегда верила каждому слову и восприняла заявление мужа буквально. От такого страшного удара бедняжка опустилась на стул, чувствуя, что ноги отказываются ей служить. Муж ее больше не любит! Теперь Селестина в этом не сомневалась. Дохлая рыба! По странной ассоциации мадам Маспи вспомнила, с кем ее сравнивал Элуа двадцать семь лет назад, когда приглашал погулять в Аллон и угощал нугой... Да, в те времена он называл ее соловьем! И такой грубый переход от одного представителя животного мира к другому стал для несчастной женщины символом ее падения в глазах супруга. Селестина так страдала, что даже не слышала обвинительной речи Элуа. Меж тем Великий Маспи, вновь обретя прежнюю боевую форму, голосил во всю силу легких: