Никита Воронов - Огненный лис

— Господи, почему? Почему сейчас только? — застонал Рогов. — Отец… Зачем знать все это мне, мертвому?

— Глупый, — с ласковой укоризной ответила женщина. — Ты же сам стремился сюда. Верно? Сам и пришел… А теперь прощай! Час ещё не настал, и Господь не приемлет тебя.

— Постой!

— Возвращайся домой. Домой… Возвращайся в свой ад, бедняга.

— Но что же…

— Разорви круг! Тогда — спасешься…

Небытие вокруг вспыхнуло огненным вихрем, скрутилось в воронку, стремительно завертело Виктора. Страшная боль, разрывая на части расплавленный мозг, сразу же стала единственным и последним его ощущением.

— Нет! Не надо… Нет…

— Не надо… Нет!

— Что? Чего это ты? — Склонившийся над Виктором давнишний лагерный приятель, Васька Росляков, в недоумении пожал плечами. — Чего, Витян?

Красавцем его назвать было трудно: рост, как говорится, метр с кепкой, обрит наголо, от татуировок синий, как кислородный баллон, да к тому же ещё — полная «хлеборезка» вставных зубов. Получил Васька восемь лет за нанесение тяжких телесных и срок ему предстояло мотать на всю катушку.

— Не помню… — Рогов открыл глаза и увидел высокий, облезлый потолок больничной палаты. Потом перевел взгляд на широкую, до ушей, «металлическую» улыбку приятеля.

Обалдело попросил:

— Слышь? Не кусай меня, а? Не надо.

— Во, бляха-муха! Да ты, братан, никак того… чокнулся. — Росляков в замешательстве почесал затылок, но уже через несколько секунд рассудител по-свойски:

— Да и хрен с ней, с башкой! Мозги выправить можно, главное — жив остался. А то ведь, трое суток в бреду…

— Где я? — Виктор попробовал приподняться на локтях.

— В зоне, — не понял вопроса Росляков. — Где же еще?

— В какой зоне?

— В зоне особого внимания! — хмыкнул приятель и от души сплюнул на крашеный пол палаты:

— Все в порядке, Витек. Ты с нами, здесь. В санчасти… Понял, нет? Вот, ребята вчера подогнали сигарет, крапуху, балабасов немного. А лично от Дяди тебе — носки новые. И полотенце!

Росляков с видом доброго фокусника расстелил на прикраватной тумбочке «дядин» подарок и выложил курево, чай, банку сгущенки и горсть конфет.

— Ну, как?

Заметив, что Виктор разглядывает все это изобилие без особого интереса, приятель его покачал головой:

— Чего-то ты, братан, не того… Не оклемался еще, что ли? Давай-давай! Побалдел — и хватит. Слышишь?

Рогов постепенно приходил в себя. Память его словно складывалась заново из кубиков рассыпавшейся мозаики — но судя по всему она уже не могла стать прежней, той, что была раньше.

Что-то в сознании Виктора непоправимо изменилось. Малейшее усилие мысли сразу же вызывало боль в висках и стремительное видение бьющего раскаленным хвостом Огненного лиса…

Что же с ним было?

Неожиданно даже для самого себя, Рогов зевнул и ответил:

— Знаешь, Васька… Мне, наверное, срок скинули.

— Угу, — кивнул Росляков. — И завтра за тобой сам товарищ Горбачев на самолете прилетит. Бананов тебе привезет, киви, пол-дыни и омаров в сметане.

Получив удовольствие от собственной шутки, он все же посчитал необходимым предупредить:

— Ты смотри, только начальнику в санчасти такого не ляпни. А то тут за одним год назад президент Миттеран из Франции прилетал. Так его как на правительственный аэродром увезли, так до сих пор никто и не видел. Наверное, сейчас где-нибудь на «дурочке» в Чите майонез кушает.

— Зря смеешься, Васька. Вот увидишь… — Виктор устало потянулся, опустил голову на подушку и снова закрыл глаза.

… Минула почти неделя. Часы на стене в кабинете врача в очередной раз пробили полдень.

Входная дверь приоткрылась и в палату заглянул контролер:

— Осужденный Рогов здесь?

Виктор дернулся на койке, как от электрического тока:

— Здесь я… Чего?

— Собирайся, счастливчик.

— Куда это?

— В спецчасть. Срочно! — Прапорщик подмигнул и добавил, совсем уже другим тоном:

— Вроде как, ты уже и не наш… В общем, с тебя причитается!

Еще не дослушав, Рогов сбросил с себя застиранное одеяло и начал торопливо одеваться. Руки дрожали, в глазах потемнело, колени подкашивались, но внутренне напряжение стремительно нарастало, и в ушах Виктора стоял свист полудюжины реактивных двигателей.

Казалось, из глаз вот-вот брызнут слезы.

— Неужели… неужели? — шевелил Рогов потрескавшимися губами.

Помещение спецчасти находилось в административном корпусе, в трех минутах ходьбы от «больнички». Виктор взбежал по ступенькам парадной лестницы, миновал показавшийся бесконечным коридор первого этажа с его тошнотворно-голубыми стенами и не дав себе времени отдышаться постучал в обитую рейками дверь:

— Разрешите?

— Да, пожалуйста.

Начальник спецчасти встретил его непривычно вежливо и даже предложил присесть.

— Итак, Рогов…

Дальнейшее с трудом воспринималось притупившимся сознанием. Виктор вообще мало что расслышал из того, что говорил хозяин кабинета:

— Верховный Суд Российской Федерации… по ходатайству…

Затем Рогов что-то подписывал, что-то невразумительно бормотал в ответ на поздравления и вопросы начальника спецчасти — но окружающее и тогда, и ещё много позже воспринималось им в некоем мутном, сероватом тумане.

На следующий день, 22 августа 1990 года, скрипя и повизгивая, как обычно, несмазанными роликами, откатились в сторону тяжелые металлические ворота «учреждения» УВ 14/5. Впрочем, к гражданину Рогову это уже не имело никакого отношения — как все нормальные, не киношные, люди, покинул он зону через двери контрольно-пропускного пункта.

Отбыв три года из назначенного судом «пятерика», двадцатисемилетний Виктор Дмитриевич Рогов очутился на воле, и не отходя далеко от КПП принялся осматривать и ощупывать самого себя с головы до пят.

— Эй! Чего потерял-то? — Окликнул его торопящийся на службу контролер. Это был тот самый некурящий прапорщик, который придумал использовать «ассенизатор» при недавнем инциденте с заложниками.

— Да так, Иваныч. Мелочь… — ответил Рогов. — Совесть ищу.

— Совесть?

— Вон, видишь — на стене плакат: «На свободу с чистой совестью»? Ну, я и хотел глянуть, очистилась она у меня, или нет. Да вот, чего-то никак найти не могу!

— Ш-шутник ты, Рогов.

— Когда три года назад к вам заходил — точно помню, что была… Ах, да! Вот, немного осталось.

Виктор в буквальном смысле повернулся к «зоне» передом, к лесу задом и демонстративно похлопал ладонью по выпершему из штанов собственному мужскому достоинству.

Контролер даже не посчитал нужным обидеться. Сейчас этот оскорбительный жест бывшего зэка относился не к кому-то персонально, а ко всей многочисленной лагерной администрации и охране, а значит лично на долю прапорщика выпадало не так уж и много.