Валерия Вербинина - Похититель звезд

« Еще один », – мрачно пошутил Нередин-поручик.

Нередин-поэт ничего не ответил. По правде говоря, ему было сильно не по себе.

Меж тем неизвестный блондин, видя, что вышедший из кареты мужчина застыл как статуя и не сводит с него глаз, надменно выпрямился и заложил руки за спину.

«Офицер, точно офицер», – обреченно помыслил поручик.

– И нечего на меня пялиться, – холодно проговорил незнакомец на чистейшем русском языке. – Проходите, месье. А еще лучше, катитесь к черту.

Если бы он сказал еще что-нибудь более крепкое и заковыристое, то и тогда бы радость Нередина на стала больше.

– Вы… вы русский? – пролепетал поэт, не веря собственным ушам.

Офицер перестал улыбаться. Теперь, вблизи, Алексей видел, что перед ним красивый голубоглазый блондин весьма аристократического вида. Одет он был безукоризненно, но манера держаться все равно выдавала в нем военного.

– Вот так штука, – с некоторой растерянностью проговорил офицер. – Послушайте, вы из санатория?

– Да, а что?

– Точно! – вырвалось у офицера. – Ведь я же видел, как вы спустили с лестницы… но из-за тумана не сразу вас признал. Скажите, вам что-нибудь известно о баронессе Корф?

– Об Амалии Константиновне? Да.

– С ней все в порядке? – быстро спросил офицер. – Я имею в виду ее болезнь…

– Доктора говорят, она поправляется. Простите, – спохватился Нередин, – а с кем имею честь?

– Барон Александр Корф, – пояснил офицер. – Я ее муж.

Нередин поглядел ему в лицо и решил не уточнять, что госпожа баронесса, насколько ему известно, пребывает в состоянии развода. И вместо того предпочел назвать свое имя.

– А, наслышан, наслышан о вас… – протянул Корф. – Вы не против, если мы пройдемся? Я торчал тут едва ли не час и успел порядком озябнуть.

Мужчины медленно двинулись вдоль ограды.

– Я вас видел тут раньше, – заметил Алексей. – И другие больные тоже.

– А она?

– По-моему, нет.

Корф пожал плечами:

– Что ж, может быть, и к лучшему. Кстати, что происходит в санатории? В Ницце я такого о нем наслушался, что уши вянут.

– Погиб один из пациентов, возможно, встретил ночного грабителя, – уклончиво ответил Нередин.

Корф коротко взглянул на него и усмехнулся.

– Не завидую я тому… грабителю. Она еще его не нашла?

– Нет, – удивленно откликнулся Алексей.

– Значит, найдет.

Поэт остановился:

– Послушайте, может быть, вы хотите войти? Я приглашаю вас.

– Нет, – коротко ответил Александр, и поэт увидел, как дернулась жилка на его виске.

– Но если вы хотите с ней увидеться…

– Нет. Я хотел только знать, что с ней все в порядке. А видеть меня она все равно не захочет.

– Почему? – поразился Нередин. – Ведь вы проделали такой долгий путь…

– Вы плохо знаете женщин, – снова усмехнулся Корф. – Думаете, ее это тронет? Она решит, что я приехал нарочно, чтобы посмотреть, как она умирает, хотя, видит бог, я жизнь отдал бы, чтобы с ней все было хорошо. Мы расстались не самым лучшим образом… то есть она настояла на разводе, я-то никогда его не хотел. А теперь она знать меня не желает. Если я напишу ей письмо, она порвет его в мелкие клочья и выбросит, не читая. Если я попрошу встречи с ней, ответит, что нам не о чем говорить. Честное слово, мне проще иметь дело с ее взбалмошной матерью, которая тайком передает мне вести о ней, чем с Амалией. Вы женаты?

– Нет.

– Тогда вам меня не понять. Вначале все хорошо, и ты словно ступаешь по облакам, а потом внезапно видишь, что для самого близкого человека превратился в лютого врага. Поневоле начинаешь вести себя как враг. А дальше… дальше все становится все хуже и хуже. Она что-нибудь рассказывала обо мне? – внезапно спросил он.

Нередин покачал головой:

– Никогда.

– На нее похоже, – вздохнул Корф. – Вычеркнуть из своей жизни, как будто тебя никогда не было. Характер! Значит, врачи говорят, что ей ничто не угрожает?

– Да.

– Ну что ж, это все, что я хотел узнать. – Александр крепко стиснул руку Нередина. – Завтра я, наверное, возвращусь в Петербург. Спасибо за добрые вести – и до свиданья. Да, и сделайте одолжение, не говорите ей, что я здесь был. Иначе Амалия навоображает себе бог весть что, а в ее состоянии всякие эмоции все-таки вредны.

Поэт смотрел, как Корф уходит – с прямой спиной, не оборачиваясь. «Еще одна человеческая тайна, – подумалось смутно. – Что же такое могло произойти между ними?» У него было такое чувство, словно весь мир полон странных секретов, больших и малых, которые играют человеческими судьбами, как хотят. А может быть, все дело было в том, что он просто устал?

Анри открыл ему дверь и на его вопрос о Шатогерене ответил, что тот отправился к пациенту, который очень плох, и что вернется доктор не раньше десяти.

– Я чертовски проголодался, Анри, – признался поэт. – Нельзя ли на скорую руку устроить для меня какой-нибудь ужин?

Слуга сказал, что постарается, и удалился.

Нередин поднялся к себе, но ему недолго удалось оставаться одному, потому что к нему заглянул Мэтью Уилмингтон. Англичанин был необычайно серьезен.

– Я надеюсь, вы не забыли о своих обязанностях секунданта, сэр? Они стреляются завтра в восемь утра, как мы и договорились.

Алексей поморщился при мысли, что ему придется завтра увидеть гнусных Хофнеров, которые сегодня чуть не убили его, но пообещал Уилмингтону не подвести шевалье.

– Как Шарль? – спросил он.

– Мистер де Вермон? – Уилмингтон важно повел своими пухлыми плечами. – Он намерен исполнить свой долг, как и подобает джентльмену.

Слуга принес поднос, уставленный всякой снедью. Мэтью поколебался, но попросил разрешения выпить чашечку чаю, если мистер Нередин не возражает. Мистер Нередин не возражал, и уже через минуту он имел счастье наблюдать, как англичанин набивает рот печеньем, ухитряясь одновременно рассуждать о европейской политике.

«А ведь совсем недавно несчастный жених не мог стоять от горя и рыдал у гроба той, которую все уже считали его женой, – со злостью подумал Нередин. – Или я преувеличиваю и так и должно быть – живое остается живым, а мертвое мертвым? Хорошенькая мадемуазель Катрин Левассер с томными глазами газели уже умерла, и никакие слезы, никакое самопожертвование ее не воскресят; через год уже никто не вспомнит, какие у нее были глаза, а через три забудут и имя, и ее могила на самом красивом участке кладбища, обращенном к морю, зарастет травой. Да что там годы – уже сейчас все ее забыли… И точно так же забудут и меня, когда я умру. Ничего не остается от человека, кроме его дел… Если дела значительны, они еще могут вызывать мгновения восхищения у потомства, но только мгновения. Может статься, и мне посчастливится, и от меня останутся несколько стихотворений, которые будет перечитывать, склонившись над книжкой, какая-нибудь мечтательная барышня…»