Елена Арсеньева - Последняя женская глупость

Правда, врачи сказали, что этот несчастный тромб, который стал причиной легочной эмболии и Машиной смерти, мог оторваться в любой момент, от любого чрезмерного напряжения, но все-таки тетя Лида им не очень верила. Конечно, они пытались себя оправдать. Снять с себя ответственность. А разве тетя Лида кого-то обвиняла? Она была слишком потрясена, она и сама слегла с сердечным приступом, когда наутро пришла поздравлять племянницу – и узнала, что та умерла, оставив после себя дочь, дочь-сироту. И именно ей, немолодой, усталой, больной тетке, придется вырастить Машину дочку, как когда-то она вырастила саму Машу. Но тогда Лидия была молода, полна сил. А теперь? Да ей на пенсию скоро! Самое время деток растить, ничего не скажешь! И главное, не от кого и неоткуда ждать помощи.

Чего греха таить, в глубине души тетя Лида ожидала, что рождение внучки и трагическая смерть Маши смягчат сердце Аллы Анатольевны. Но не очень удивилась, когда этого не произошло. Отец и мать Аллы Анатольевны, которые одни только и поддерживали тетю Лиду все это время, – украдкой от дочери, конечно! – говорили, что та откровенно радовалась, что сын теперь «развязался с одной напастью, хорошо бы и девчонка отправилась вслед за своей мамашей». Они-то сами, родители, давно перестали спорить со своей дочерью, потому что она отлично умела сделать жизнь человека, даже самого близкого, невыносимой. Они просто ужасались ее злобной душе и понять не могли, как из их дочери, из их веселой Аллочки, сотворилось вдруг такое чудище. И еще их ужасало, что любимый внук оказался точной копией матери.

Нет, он (тетя Лида невольно переняла Машину привычку называть ее бывшего возлюбленного не иначе как он , но если Маша говорила так от слишком нежной, слишком возвышенной любви к этому человеку, тете Лиде было просто противно называть его по имени), конечно, не радовался смерти девушки открыто. Может быть, даже переживал в глубине души. Но ничем никогда не перечил матери, которая громогласно вещала, что запрещает сыну даже думать о новорожденной, что вообще неизвестно, чей это выблядок (она употребляла именно это слово), а потому нечего забивать себе голову всякой ерундой, надо думать об учебе и о спорте: впереди краевые соревнования, вот о них и следует беспокоиться.

И сейчас, глядя в его красивое, с четкими чертами, небольшим упрямым подбородком и сердитыми серыми глазами лицо (такие лица в романах называют породистыми!), тетя Лида не видела ничего, кроме тревоги за себя самого. Мальчик и впрямь думал только о грядущих соревнованиях, а все, что могло помешать его сосредоточенности, отбрасывал, как досадную помеху. И кто знает, может быть, Алла Анатольевна за эти месяцы смогла убедить сына, что ребенок – и впрямь не его, что Маша могла переспать с кем угодно, ну а если умерла – так с кем не бывает!

Тетя Лида глубоко вздохнула. Она не просто так пришла в этот дом – сотрясать воздух бессмысленными упреками или еще более бессмысленными мольбами. Она приготовилась к этому разговору. Давно приготовилась. Еще до Машиной смерти. Конечно, она не думала не гадала, что вот так все обернется, племянница умрет; наоборот – думала, что заживут они втроем: тетя Лида, Машенька и ее маленькая девочка. Но ведь им надо будет как-то жить! Человек, из-за которого Маша так пострадала, школу бросила, репутацию свою загубила, – этот человек должен хоть немного искупить свою вину. Заплатить за то, что сделал. В буквальном смысле слова – заплатить.

И пусть все, что намерена была сказать тетя Лида, попахивало откровенным шантажом, она заставила себя собраться с силами и все-таки высказаться. Не ради себя, а ради этой девочки, к которой она все никак не могла привыкнуть, даже к имени ее не могла привыкнуть, хоть это и было имя ее родной сестры, – таким оно казалось холодным, звонким, странным для крохи, которая тоненько плакала по ночам, пачкала пеленки, отказывалась от еды, но иногда так сияла своими сизыми глазами (цвет изменится, сказали тете Лиде, глазки у девочки будут то ли серыми, то ли голубыми), разевала свой беззубый ротишко в такой сияющей улыбке, что тетя Лида едва не плакала от любви к ней.

– Слушайте, – спросила тетя Лида, – вы что – не люди? Для вас что, нету ничего святого? Да неужели эти краевые соревнования – самое главное, что у вас в жизни осталось?

– Вам этого не понять, – высокомерно произнесла Алла Анатольевна. – Вы вообще не цените хорошего отношения. Я вполне могла вам дверь не открывать, с лестницы могла бы спустить, а вместо этого сижу и выслушиваю клеветнические измышления о моем сыне. Еще раз повторяю: мы не имеем отношения к этой истории и к этому ребенку.

– Ну хорошо, – сказала тетя Лида. – Не имеете так не имеете. Значит, ваша совесть чиста и вам абсолютно безразлично все, что по этому поводу скажут ваши знакомые?

– Какие знакомые? – насторожилась Алла Анатольевна.

– Самые разные. У вас ведь много знакомых, правда? Завотделом облисполкома, где вы работаете. Ну и председатель исполкома, конечно. Декан строительного факультета и ректор политехнического института, куда вы с таким трудом пристроили своего сына. Тренер сборной, где занимается этот молодой человек. Да мало ли!

Алла Анатольевна вскинула свои ухоженные брови. Да, брови у нее красивые, ничего не скажешь, почему-то вдруг подумала тетя Лида. И у сына такие же. А вот внучка, похоже, унаследовала бровки своей матери. У Маши они были смешные, домиком, придавали лицу выражение постоянного удивления. Как будто она поверить не могла, что жизнь так прекрасна. Или, наоборот, так несправедлива…

– Вы что имеете в виду? – высокомерно спросила Алла Анатольевна, но голос ее чуть дрогнул. И тетя Лида почувствовала: Алла Анатольевна уже все поняла. Она заранее знает, что сейчас будет сказано. Более того! В глубине души она все время ожидала именно этого, наверное, удивлялась, что ничего не сказано, не выражено никаких угроз, не предпринято никаких шагов, могущих повредить ей и ее ненаглядному подленькому сыночку. И втихомолку, конечно, считала Машу и ее тетку ужасными простофилями. И радовалась, что они такие простофили!

– Вы думаете, почему мы с Машей все время молчали? – спросила тетя Лида. – Почему она ушла из школы, ни слова не сказав, кто виноват? Да, да, не сама она сделала себе ребенка! Их было двое. Но пострадала только Маша. А он доучился совершенно спокойно. Получил аттестат зрелости… Может, кто-нибудь что-то и подозревал, но ведь Маша промолчала! Ни ей, ни мне неохота было о вас пачкаться, мы верили, что какая-то совесть в вас еще осталась, что рано или поздно вам стыдно станет. Теперь вижу – нет. Нет в вас ни стыда, ни совести. Если вы ее и после смерти продолжаете порочить, значит, вы не люди, а нелюди. Звери. Волки! Ну а с волками жить – по-волчьи выть. Слышали такое? И я теперь буду отвечать на каждую вашу подлость. Вы мне – я вам. Но для начала я вам за Машу отомщу. За то, что вы с ней сделали. У меня дома лежат готовые пять писем. В институт, в облисполком, в спортшколу. А еще два – в газеты. В «Амурскую правду» и «Амурский комсомолец». Попробуйте угадать, о чем в этих письмах написано. И что произойдет после того, как эти письма прочтут все, кому надо.