Елена Арсеньева - Ведьма из яблоневого сада

Вы должны знать, что я Вас не выдам ради Николь. Вы написали мне письмо, предлагаете встретиться на дороге во Френ через два дня. Я предчувствую, что там Вы попытаетесь подкупить меня, обеспечив мое молчание деньгами.

Пишу это письмо, чтобы успокоить Вас, мадам Дюбоннез: я Вам не враг. Я историк, поймите. Историк не может вмешиваться в судьбы людей, не имеет права судить и выносить приговоры. Он наблюдатель, сторонний наблюдатель! Поэтому, еще раз повторюсь, Вы не должны бояться каких-то разоблачений с моей стороны. И не должны унижать ни меня, ни себя, умоляя меня о молчании или, господи помилуй, предлагая мне за него деньги. Наоборот, я буду умолять Вас – умолять на коленях! – позволить мне хоть одним глазком взглянуть на дневник Николь Жерарди. Что-то говорит мне, что бесценная реликвия у Вас. Поверьте, позволив мне взглянуть на нее, а еще лучше – снять с нее копию, Вы окажете неоценимую услугу не мне, а всей мировой исторической науке, этой госпоже, которой я верно служу.

Конечно, я мог бы позвонить Вам по телефону из гостиницы Жоффрея Пуссоньера, в которой я остановился, но это, как принято выражаться, не телефонный разговор. Именно поэтому я приехал в Нуайер, чтобы отправить письмо с почтамта – так оно дойдет до Вас уже сегодня.

Прощайте, мадам Дюбоннез. До встречи! Искренне расположенный к Вам – Патрик Жерар.

Нуайер, почтамт, август 1985 года».

Алёна закончила читать письмо и немедленно начала сначала. Она перебегала глазами со строки на строку, будучи не в силах сосредоточиться. Ответы – вот они, ответы! Так и высыпались на нее по воле небес! Конечно, появились какие-то новые вопросы, но совсем неважные по сравнению с главным.

Столь многое открылось, стало понятным! Но что теперь делать с этими открытиями?

Ее даже затошнило от напряжения. И вообще, она слишком долго читала. Алёна старалась никогда не читать ни в машине, ни в автобусе, ни даже в трамвае, потому что ее немедленно укачивало. Не хватало сейчас начать конвульсивно дергаться и хвататься за горло, знаками умоляя Жюля остановиться, потому что ее, кажется, вот-вот вырвет…

– Можно окно открыть, а? – спросила она сдавленно. – Мне что-то…

И замолчала. Секундочку, а где это они? За лобовым стеклом лежала вовсе не дорога Нуайер – Мулян. Стоп, как Жюля сюда занесло? Значит, он все-таки свернул не в том направлении на развилке на горе. Поехал не прямо, а налево, вот они и оказались на шоссе, ведущем на Френ. Ну и кругаля дали! Что за день сегодня такой блудливый, интересно? То она шлялась невесть где, теперь вот Жюль заплутал. Или он заплутал, потому что на сегодня у Алёны Дмитриевой такая судьба? Вот смех-то!

– Слушайте, мы не туда заехали, – сказала она. – Это дорога на Френ!

– А вам не все равно? – хладнокровно отозвался Жюль.

– То есть как?! – растерялась Алёна.

– Да так. Сегодня вы бегали в Сен-Жорж, вчера в Самбур, ну а вот сейчас по этой дороге побегаете.

Что за чушь он несет?!

– Вы откуда знаете, что я вчера бегала в Самбур? Следили за мной, что ли?

– Следил, – кивнул Жюль, не отрывая глаз от дороги. – А вы и не видели ничего? Эх, растяпа! Я вчера мимо вас трижды проезжал, даже рукой помахал, а вы ни черта не видели.

– Рукой помахали? – пробормотала Алёна. – Погодите-ка! Я помню, мне махал рукой водитель «Мазды». Черной.

– Ну конечно! – радостно уставился на нее своими светлыми глазами Жюль. – В ней был я.

– Понятно, – кивнула Алёна. – У вас две машины?

– Прокат, – фамильярно похлопал Жюль по рулю.

– А та сломалась, что ли?

– Да нет, просто примелькалась.

– Кому?

– Всем. Прежде всего вам. Кроме того, ее вчера видели два ваших приятеля, французские крестьяне.

Алёна быстро вскинула на него глаза и тотчас опустила. Ее начало трясти, и сейчас самым главным было – не показать спутнику, как ей вдруг стало страшно.

– Ну я же говорила, что вы не француз! – проговорила она самым приятным на свете голосом.

– И что вы на сей раз проанализировали? – хмыкнул он.

– Да эпитет. Какой француз сказал бы – «французские крестьяне»?

– Не цепляйтесь к словам, – почему-то рассердился Жюль.

– Хорошо, не буду. Извините, меня всегда называли пуристкой, – повинилась Алёна и невольно вздрогнула оттого, что употребила глагол в прошедшем времени – «называли». Правда, в данном контексте иначе не скажешь, но с другой стороны…

– А что плохого в том, что «французские крестьяне» вас видели? – продолжала болтать наша героиня, с тревогой поглядывая по сторонам.

Они приближались к Френу, и начинались самые неприятные места на дороге – узкая лощина, с двух сторон сдавленная стеной леса. Когда Алёна здесь бегала, ей всегда казалось, что кто-то смотрит в спину. А иногда такой странный свист вдруг по шоссе проносился, будто шины велосипеда. Оглянешься – нет никого…

У нее мурашки пробежали по спине.

– Лишние свидетели, – лаконично буркнул Жюль.

– Свидетели?

Он пожал плечами:

– А вы догадайтесь, аналитик. Я следил за вами, подобрал вас в Нуайере, вкравшись к вам в доверие, завез на пустынную дорогу, где автомобили проезжают раз в день, не чаще, догадались, что я не француз. Так догадайтесь, что здесь сейчас произойдет? Ну подумайте, подумайте хорошенько!

Она напряженно смотрела в светлые смеющиеся глаза. Смех смехом, но он не скрывает ненависти. Этот человек ее ненавидит… За что? Он следил за ней – почему?!

Следил… Следил?

– Вы сказали, что следили за мной. Значит, ночью возле сгоревшего дома напротив нашей террасы стояли вы?

– Неужели увидели? – весело изумился он. – Неужели узнали? Да, там был я.

– Ну я же говорила, что вы не француз, – с усмешкой, которая больше напоминала жалобный всхлип, проговорила Алёна. – Вы русский!

Спутник откровенно опешил:

– А это-то из чего следует, скажите на милость?

Она посмотрела презрительно… Она до дрожи боялась незнакомого, непонятного, зловещего человека, в машине которого сидела. Наверное, ей нужно заискивать перед ним, пытаться расположить в свою пользу, но непомерная гордыня, которая вела ее по жизни и, очень может статься, когда-нибудь должна была довести до смерти, заставила вскинуть голову, и усмехнуться уголком рта, и надменно проговорить:

– Это следует из подсолнуха.

Мне выпала печальная обязанность – подвести итог записям моей несчастной сестры Николь. Понадобилось немалое время, прежде чем я решилась прочесть ее дневник, а еще большее – чтобы описать на тех же страницах дальнейшую ее судьбу. Велико было искушение выбросить дневник, сжечь его! И наверное, я так и поступила бы, кабы он попал ко мне сразу после случившегося, после смерти Себастьяна и отца, а также после того, как Николь взяли под стражу. Но мне вернули его гораздо позднее того, как бедная сестра испустила дух на эшафоте. Ужас мой перед свершившимся тогда уже несколько поумерился, и я смогла читать записки без отвращения, а порой и с глубокой жалостью.