Нина Васина - Ангел Кумус

Когда ЭлПэ и Сусанна набили несколько раз едой рот, не прожевав как следует, они пожелали узнать, что именно знает соседка и почему она решила их накормить.

– Я уже говорила, что люблю детективы, – Соседка потянулась, словно в предвкушении интересной и расслабляющей беседы, ей было приятно кормить таких голодных.

Су и ЭлПэ не поняли, они переглянулись и пожали плечами.

– Это же элементарно! Как бы объяснить… Короче, я полностью на вашей стороне, – она вытянула ноги, и ноги заняли, как показалось ЭлПэ, почти полкомнаты, полулегла на диване, поглаживая расслабленно рукой шерсть лежащего на полу Додика.

– Ну ладно, вы за нами наблюдали. Мы не выходим из квартиры, это понятно, – Су попробовала поиграть с соседкой в сыщиков, – Но что значит – на нашей стороне?

– Я даже могу предположить, куда вы дели труп!

Додик шумно вздохнул, поднялся и ушел из комнаты, ЭлПэ застыл с полуоткрытым, набитым едой ртом.

– Труп мамочки! – и, поскольку Су тоже удивленно таращила глаза, соседка удовлетворенно добавила, – Я же видела, как вы сначала отвезли ее на машине, – эти слова предназначались ЭлПэ.

Наступила тишина. ЭлПэ облегченно вздохнул и теперь не спеша откупоривал бутылку. Справившись с пробкой, он поставил рядышком три фужера. Сначала он плеснул себе, совсем немного, несколько капель, потом налил полные фужеры Су и соседке, отставил бутылку.

– Почему я так сделал? – ЭлПэ словно приглашал соседку поиграть, но поиграть лениво, на «просто так».

– Элементарно! – соседка улыбнулась, – Вы пытаетесь доказать, что вино не отравлено, сначала пьете сами, потом предлагаете нам.

– Грузинское вино – это своего рода искусство, – ЭлПэ долил свой фужер до уровня двух других. – И церемония его употребления подразумевает определенные условности. Я просто хочу доказать вам бессмысленность вашего непомерного увлечения детективами. Отравление здесь не при чем, мы не в гостях у султана. Просто, когда хозяин угощает гостей вином, первые капли он наливает себе, чтобы гостю не попались остатки пробки. Элементарно? – он с улыбкой посмотрел на соседку. – Выпьем за то, что жизнь всегда интересней вымысла!

Через пару минут он уже с трудом ворочал языком, с удивлением объясняя такой необычный хмель двухдневной пустотой желудка.

Су, борясь с легким головокружением и полной неподчиненностью ей ног и рук, все-таки решила выяснить до конца странную позицию соседки по поводу ее и ЭлПэ затворничества.

– А зачем это нам – убивать мою мамулю? Да! К чему это?

– Любовь,.. – неожиданно грустно и шепотом сказала соседка.

– Любовь – это… Это да, только боюсь, что моей мамуле это чувство неизвестно.. Вот в чем проблема. Только бешеный инстинкт. Вот в чем проблема.

– Я так и думала! – удовлетворенно сказала соседка, – У нее инстинкт, у вас Любовь. Она спасает свою дочь инстинктивно, не задумываясь, от старого развратника! Вы любите трагично и безоглядно.

– А кого это мы любим? – решил окончательно внести ясность ЭлПэ, – Трагично, да, и безусловно… нет, безог…

– Это вы – старый развратник, любите меня безоглядно, – Су старалась разглядеть в наступающих сумерках расплывшегося на стуле ЭлПэ.

– И попробуйте сказать, что это не так! – повысила голос соседка.

– Да я клянусь! Ей богу, ну вот же ей богу, истинная правда! Люблю! Да, я ее люблю… Я их люблю! И я люблю их, как это… трагично и …

– Он пьян, – сказала Су. – Не слушайте его, – она сделала усилие и встала, показывая соседке, что готова проводить ее до двери.

Додик стал на задние лапы и подчищал кастрюльку, соседка грустно показала на него:

– И мыть не надо.

ЭлПэ решил тоже проявить внимание, кое-как справился с ногами и у самых дверей квартиры сказал, что он и ее, соседку, “рыбоньку золотую”, тоже любит, и тоже трагично. Смотрел он при этом, пристально и тараща глаза, как раз в вырез яркого шелкового халата, потому что именно кончик этого выреза находился на уровне его глаз.

– Я не рыбонька.. – соседка смотрела на него, улыбаясь. Су не терпелось побыстрей закрыть дверь, – Я – Ласточка.

В комнате тревожно и бессмысленно зазвонил телефон.

Вол, мучительно преодолевая невыносимую головную боль, осматривал безупречные линии желто-коричневого старинного особняка семнадцатого века. Полуразрушенная ограда вырастала в одном месте чугунными воротами, ворота имели затейливые кружева с плетением и были фантастично красивы и никчемны.

Вера стояла поодаль, вдыхая первые морозные запахи зимы и старого города. Ворота ее пугали и раздражали своей громоздкостью.

– Вероника, – Вол поморщился и потер висок, ему пришлось подойти поближе к Вере и понизить голос, – У вас вчера было. Как бы это сказать, расслабление кишечника!

– Натуральный понос, – грустно подтвердила Вера. – Ананас.

– Но вы же должны понять, что это, в конце концов, невыносимо! – Вол почти закричал, преодолевая свистящий шум в ушах. – И не дышите так, ей-богу! Спокойно. У меня в ушах свистит от вашего дыхания.

– Я вас люблю, – сказала Вера спокойно, сдерживая дыхание, щеки ее побагровели, гулко и часто ударило сердце.

– Да вы меня убить хотите! – взвизгнул Вол, бледнея до синевы. Сердце Веры молотом долбило его в мозжечок, содрогая голову.

– Вам ничего со мной не сделать, я вас люблю, вот и все, – Вера отвернулась от него и пошла по длинной и извилистой улице. Вол дождался, когда она почти пропадет среди деревьев, судорожно и облегченно вздохнул и пошел за ней, любовно теребя трость.

Когда они поднимались в гостиничный номер – Вол на несколько ступенек сзади – Вера сказала с отчаяньем и грустью:

– Но мы же были близки!.. Мы были так близки… Помните тот вечер? Преферанс…

– Не останавливайтесь, прошу вас, и никаких волнующих воспоминаний, никакого волнения, умоляю!

В номере Вера выпила таблетку. Она теперь пила таблетки по несколько раз в день по настоятельной просьбе Вола. От таблеток она тупела и плохо ориентировалась в предметах, зато уже почти не плакала, часами просто рассматривала голые деревья за окном. Она не знала, что плакала часто ночью, во сне, Вол метался тогда, не зная, куда спрятаться от шороха влаги, словно всасываемой песком – слеза исчезала в подушке, пробежав перед этим по виску Веры и волосам. Иногда его мучили не столько звуки, сколько невероятная способность его тела теперь словно становиться той частицей Веры, которая эти звуки издает, ему даже казалось, что это он своим обнаженным мозгом протискивается между грубыми волокнами ткани, пропитывает их, исчезает, касаясь остатками влаги отвратительных перьев.

– Гусиных. Это гусиные перья, я знаю, какое мучение, – Вол вскакивал, тормошил Веру, отшатываясь при ее глубоком вздохе.