Чингиз Абдуллаев - Фактор страха

– Почему я должен сорваться? – запсиховал Чиряев.

– Неприятные новости из Москвы. Но повторяю, держи себя в руках. Если не сможешь, поговорим завтра.

– Говори сейчас, – потребовал Чиряев, – я ничему не удивлюсь. Все выдержу. Говори.

– Только спокойно, – еще раз предупредил Тумасов, – сегодня утром убили Матвея Очеретина.

Чиряев впился руками в край стула, и лицо его стало медленно багроветь. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, потом закрыл и наконец выдавил из себя:

– Как это произошло?

– Подробностей по телефону не сообщили, – Тумасов видел, что подзащитный на пределе, и решил побыстрее закончить разговор.

– Значит, они и его убили, – тяжело задышал Чиряев. – Кто тебе позвонил? Толик Шпицын?

– Он. Вместе с ним был Галкин, тот самый, что звонил мне накануне ночью.

– Что он сказал? – быстро спросил Чиряев, перебивая Тумасова. – Что он тебе сказал?

– Сказал, что Матвей попал в засаду. И они ждут твоего решения. Так и сказал, ждут твоего решения.

– В засаду, – повторил Чиряев, помолчал с минуту и спросил: – Ты уверен, что меня не выдадут Москве?

– Полной гарантии, конечно, нет. Надеюсь, что не выдадут. Предварительные договоренности есть. У них нет главного свидетеля. Вместо Труфилова приехал сотрудник ФСБ, кажется, Попов, который будет свидетельствовать против тебя. Но прямых доказательств у них нет. Разве что показания твоих людей. Однако в немецком суде не очень-то верят показаниям бандитов, полученным российскими следователями. Я легко могу исключить их, объяснив, что показания были получены под давлением или под пытками. В Европе убеждены, что в России сохранилось судопроизводство времен Ивана Грозного.

– Можно подумать, что это не так, – хмыкнул Чиряев, вновь обретая способность ясно мыслить. – Думаешь, завтра все пройдет нормально?

– Шансы достаточно высоки, – снова уклонился от прямого ответа Тумасов, – разумеется, если не произойдет ничего непредвиденного.

– Значит, они были вместе? – переспросил Чиряев, – Шпицын и Шахматист?

– Да, вместе. Сначала говорил Шпицын, потом трубку взял Галкин. Сказал, что они готовы начать. И показать, кто в городе хозяин. Теперь ждут твоего согласия. – Адвокат покосился на дверь. – Ты ставишь меня в дурацкое положение, – прошептал он, – нас могут услышать. А потом используют это против тебя.

– Используют против меня убийство моего друга? – зло спросил Чиряев. – Может, и в смерти Матвея я виноват?

И он написал на листе бумаги: «Пусть начинают. Я согласен». Подумав, приписал номер телефона и фразу: «Позвони по этому номеру, скажи, что Матвея убили. Номер постарайся запомнить».

Чиряев смял листок и разорвал на мелкие кусочки. Собрал их в пепельницу и кивнул Тумасову. Тот щелкнул зажигалкой, и от листка остался пепел.

– Как там моя краля поживает? – без всяких эмоций спросил Чиряев.

– Говорят, болеет. – Тумасов провел ладонью по горлу: это означало, что она умерла.

– Пусть выздоравливает, – жестко ответил Чиряев, – думаю, они полетят к солнцу вместе со своим другом.

– Возможно, – кивнул Тумасов, радуясь, что этот тяжелый разговор закончился. Он собрал документы. – Итак, до завтра, – сказал он. – Выспись хорошенько, чтобы быть в форме. Тщательно побрейся, приведи волосы в порядок, надень галстук. В общем, постарайся произвести впечатление добропорядочного бизнесмена, невинно осужденного. Судимости объясним преследованием по политическим мотивам. Расскажи про нажим Москвы. В общем, дадим бой, – пообещал адвокат.

Чиряев вдруг схватил еще один листок и написал: «Шпицыну напомни про магазин. Он все поймет. Скажи, пусть начнут с магазина».

Тумасов прочел и уже хотел достать зажигалку, чтоб сжечь листок, когда Чиряев взял его и стал с остервенением жевать, словно уничтожал своих недругов. Тумасов вздрогнул. Не приведи бог иметь такого врага, подумал с облегчением.

В больницу они приехали в половине пятого. Суровая медсестра подтвердила, что к ним привезли молодую женщину и она находится сейчас в девятнадцатой палате.

– Как ее самочувствие? – спросил Романенко.

– Нормальное, – ответила медсестра, поджав губы. Очевидно, она была из числа тех бескомпромиссных дам, которые в изнасиловании склонны обвинять саму потерпевшую. Медсестра имела двух невесток и потому считала, что женщины виноваты во всех смертных грехах. Не сыновей же винить. А мужа она давно потеряла.

– Как это нормальное, – заволновался Романенко, – ведь ее изнасиловали!

– Внутренних повреждений нет, – с плохо скрываемым отвращением заявила медсестра, – да и наружных тоже. Небось пыталась кого-то соблазнить, вот и попалась. Говорят, из дома ее привезли. Не чужих же она в квартиру пустила?

– Вы, бабуся, прямо как адвокат говорите, – заметил Дронго, – но защищаете не женщину, а насильников.

– А зачем она двери открыла? Зачем мужиков пустила? У нас в деревне бабу никто снасильничать бы не мог, такой крик подняла бы на всю деревню. Да и как они ее раздели? На теле ни царапины нет. Своими глазами видела. А ты говоришь насильники. Нечего было оголяться перед ними. Наверно, сама согласилась сразу с двумя мужиками, а потом опомнилась, да поздно. Вот и прихватило сердечко. Стыдно ей стало.

– Ну, бабушка, ты прямо как Цицерон, – сказал Дронго. – Следователи у нее были?

– Сидит один молоденький, – вздохнула медсестра, – краснеет и вопросы задает. Да разве такой поймет что-нибудь? Она уже в сознание пришла, но молчит. Известное дело, бабы народ живучий.

– Все, убедила, – кивнул Дронго, – веди нас к этой живучей. Только поскорее, у нас мало времени.

– Бывают же такие стервозы, – сказал он тихо. – Хотите поспорим, что дочерей у нее нет. И мужа нет.

– Совсем не обязательно, – ответил Романенко, – но поспорить могу. На рубль.

– Скажите, пожалуйста, – обратился Дронго к медсестре, – у вас есть семья?

– А как же, – ответила женщина. – Два сына, оба женаты, но такого блуда никогда не допустят. Они своих жен в строгости держат.

– А дочь у вас есть?

– Бог миловал, – ответила она, поднимаясь по лестнице, – а то выросла бы вертихвосткой. Мне невесток хватает.

– Один ноль, – согласился Романенко. – А как насчет мужа?

– Интересно, как бы ваш муж отнесся к этой женщине? – продолжал Дронго.

– Так же, как я, царство ему небесное. Он у меня помер, почитай, десять годков будет. А мы с ним в строгости жили, в согласии.

– Поразительно, – пробормотал Романенко, – нет, спорить с вами нельзя. Ваша проницательность даже пугает.

– Она не способна понять женской боли, – заметил Дронго, – и во всех грехах винит женщину. Это характерно для старых дев и не имеющих дочерей женщин. А насчет мужа я просто догадался чисто интуитивно, по всяким мелким деталям.