Александра Авророва - Шутка с ядом пополам

— Вы сказали — почти любой?

— Ох, — вздохнул Некипелов, — это профессиональное — стремление к безусловной точности даже там, где ей не место. Ведь в том, что касается людей, безусловной точности не бывает. Я подразумевал, что если вы случайно попадете на Гуревича — есть такой студент — или, к примеру, на мою коллегу Марину Лазареву, то вряд ли они предоставят вам объективную информацию, но если обратитесь к любому другому…

— А что, эти двое — известные вруны?

— Ну, что вы, — улыбнулся Сергей Михайлович. — Просто их отношение к Владимиру Дмитриевичу далеко от объективности. Только это я и имел в виду.

— А остальные к нему объективны? Жена, например?

— Жена, разумеется, глубоко его любит, но это не мешает ей видеть его таким, каков он есть.

— А Гуревич и Лазарева?

— Вы уверены, что вам это нужно? Я упомянул их совершенно случайно.

— Да, мне это нужно, — подтвердил Талызин.

— Хорошо. Тем более, тут нет никакой тайны. Они оба настолько влюблены в Бекетова, что доверять их суждению о нем я бы не рискнул.

— Оба? — ужаснулся следователь. — И Гуревич?

Некипелов снова сделал изящный жест рукой и легко рассмеялся. — Я вовсе не намекаю, что Владимир Дмитриевич имел гомосексуальные наклонности — упаси боже! В данном вопросе сомнений быть не может. Разумеется, я имел в виду не сексуальную влюбленность, а нечто иное. Гуревичу восемнадцать, он избалован, самоуверен, одинок и чертовски талантлив. Встреча с Бекетовым открыла новый этап его жизни — научной жизни, но он как раз тоже из тех, для кого этим термином исчерпывается все. Он вознес Бекетова на пьедестал — и, кстати, рано или поздно это кончилось бы крахом. Не сотвори себе кумира!

— А Лазарева?

— Мариночка — очаровательное существо, мы все ее обожаем! Сделав столь неожиданное заявление, Сергей Михайлович, снисходительно улыбнувшись, пояснил:

— Женщины в нашей профессии — большая редкость, а привлекательные женщины — редкость вдвойне. Разумеется, никто не требует от них логического мышления и адекватного восприятия действительности. У них другие достоинства! Мариночкина эмоциональность приятно разнообразит скучноватую разумность нашего мужского коллектива. Как там у Чернышевского? «Это словно теин в чаю, букет в благородном вине». Но употреблять неразбавленный теин опасно для жизни.

— Мне бы попроще, без метафор, — буркнул Талызин, сам удивившись, как его задело явно неуважительное отношение к подруге жены.

— Извольте. Хотя Марина Лазарева старше Гуревича почти вдвое, ее отношение к Бекетову не менее восторженное. Она его просто боготворит.

— А разве он этого не заслуживает? Я слышал, он — гений.

— Ну, — пожал плечами Некипелов, — я бы не стал бросаться столь серьезными терминами. Скажем так: Бекетов, несомненно, один из самых талантливых ученых, которых я встречал за свою жизнь — а поездил по свету я немало.

— А чем отличается ламинарный поток от турбулентного? — неожиданно для себя поинтересовался Игорь Витальевич.

— Движение ламинарного четко детерминировано, а турбулентный практически непредсказуем.

— А что такое серендипити?

Сергей Михайлович удивленно поднял брови.

— А вы тщательно подготовились. Но серендипити — это не научный термин, это жаргон. Нечто вроде неожиданной и не до конца оправданной научной удачи.

— Разве научная удача отличается от любой другой?

— Конечно. Найти упавшее тебе на голову яблоко и съесть его способен каждый, а чтобы на основании этого открыть закон всемирного тяготения, надо быть Ньютоном. Правда, данный пример не вполне корректен. Даже если легенда о яблоке достоверна, не сомневаюсь, что Ньютон сделал бы свое открытие и без этого эпизода. Приведу другой пример. Допустим, известно, что определенный эксперимент приводит к определенному результату, и требуется уточнить, какой именно из аспектов является существенным. То есть следует изменить один из, предположим, ста параметров и провести эксперимент заново. Если результат сохраняется, изменяем другой параметр и так далее, пока не наткнемся на нужный — тот, без которого результат изменится. В среднем разумно предположить, что на нужный параметр вы наткнетесь где-нибудь с пятидесятой попытки. Согласны?

— В среднем — конечно.

— Так вот, если раз от разу, год из года нужный параметр вы всегда получаете в первой десятке опытов, вот оно, серендипити. А если в последней — парадокс Панина.

— Что?

— Простите, это я к слову.

— Панин Николай Павлович — ваш коллега и ученик Бекетова, — заметил Талызин. — Вы о нем?

— В некотором роде. Мы на кафедре так шутим. Ему в подобных вещах фатально не везет.

— А вам?

— Можете считать, что мой средний показатель — тридцать пять. Только зачем это вам?

— Вы сами сказали — я недостаточно знаю ученых и научную среду. А Бекетов, значит, обладал этим самым серендипити?

— В полной мере. Однако не склонные к зависти коллеги предпочитают называть это высокоразвитой интуицией. Огромное преимущество Владимира Дмитриевича — и основной его недостаток.

— Преимущество — это ясно, но почему недостаток?

Некипелов задумчиво посмотрел вдаль.

— Физика относится к разряду естественных наук, не так ли? То есть изучающих природу. Даже теоретическая физика — не абстрактная дисциплина, основанная на формальной логике, вроде чистой математики, а наука об основополагающих свойствах реального мира. Подчеркиваю — реального. Поэтому основа ее — эксперимент. На основании набора экспериментов выдвигается теория, единственный способ подтверждения или опровержения которой опять-таки экспериментальный. А Бекетов… он сперва сочинял теорию, а потом искал ее подтверждения.

— Но ведь находил?

— В основном да, однако с методологической точки зрения данный путь порочен. Нельзя надеяться на озарение, рано или поздно удача тебе изменит. Кстати, так оно и произошло. Если б Владимир Дмитриевич послушал меня и сменил методологию, — в голосе ученого впервые зазвучало волнение, — если б он сделал это, так до сих пор был бы жив!

— Вы считаете?

— Конечно. Когда он говорил об ослаблении умственного потенциала, речь не шла дебилизме или чем-то подобном. Он оставался крайне умным человеком, просто озарения его оставили. Так ведь можно работать и без них — но он упрям, как… Ладно, чего уж теперь! Сергей Михайлович раздраженно махнул рукой и с явным усилием возвратился к привычной корректности.

— А мне говорили, общение с Гуревичем вернуло Бекетову научную молодость, — заметил Талызин.

— Неужели? Это вам кто говорил, Гуревич? Учтите — у этого парня мания величия.

— Не только он.

— Да? Будем считать, вашему конфиденту виднее. Однако жизнь подтвердила мою точку зрения. Вы ведь знаете про тост, произнесенный на дне рождения?