Елизавета Михайличенко - Неформат

— Подгребай, вызволишь.

Острую мою тревогу она, может, и сняла, но почему поэтесса не может быть по совместительству шизофреником?

Я, вслед за стайкой баловней муз, поднялся по темноватой лестнице на второй этаж. Весь клуб был похож на сплошное закулисье с метастазами театрального буфета. Я дождался, пока компания рассядется за столиком и, решительно выдвинув нижнюю челюсть, потянул Светика за локоть:

— Простите, господа. У нас важный разговор.

— А у нас?! — возмутился кто-то.

— Вы спонсор? Как вас зовут, спонсор?!

Я подумал, пожал плечами и кивнул. Я был сама простота. Светик хмыкнула и успокоила:

— Я ща.

Мы поднялись на третий этаж и там обнаружился неожиданно большой темный зал. На столиках горели свечи. Вполне можно затеряться. Да и Светик при свечах сразу стала живописнее.

Но, едва мы сели, к нам на огонек припорхнула поэтесса с первого этажа. И, потыкав в меня зубочисткой взгляда, словно проверяя на готовность, стала ласково пенять Светику, что та не поделилась какой-то важной информацией, не пришла на ее выступление, пересказала Эдику их разговор, причем совсем не так, как надо и еще много чего в списке было. Я отключился. Светик, кажется, тоже, потому что она смотрела сквозь и вставляла где надо и где не надо лаконичное «Да лана».

Потом стали подтягиваться еще какие-то участники Светикиной жизни.

Через час я доел свой второй ужин. Столик уже слился с соседним. Светик явно перебрала. Изредка она вспоминала обо мне и говорила:

— Я ща.

Когда мне в пятый раз предложили спонсировать «совершенно оригинальный проект», я просто поднялся и утащил Светика. Она хихикала.

Важный разговор у нас состоялся на улице, мы нашли скамейку и сели покурить. Было промозгло. Светик пыталась набить трубку, движения и фразы у нее получались неровные, с паузами. Было понятно, что в данный момент трубка для нее — самое главное. Однако вскоре Светик с трубкой справилась, и речь ее стала связной и почти вменяемой.

Мне было сообщено, что мы теперь одна стая, прайд, свора, охотящаяся на Эфраима Плоткина, мужа, отца двоих детей и того еще мамзера. Почему мамзера? Да потому что этот сукинсын желает плодить мамзеров посредством матки собственной, практически бывшей уже жены, поэтому развод ей не дает, а нарочно затерялся на необъятных просторах России, но скорее всего в Москве. И наша стая будет бежать по его следу. Светик будет этот след вынюхивать, а мне всего-то и останется, после того как Светик его вычислит, пасти Эфраима-мамзера до появление нашего рава. А это может быть долго, потому что наш рав — человек занятой. А деньги, межпроч, невъебенные, я получу после того, как Эфраим даст жене гет. Патамушта Фима сказал, что недеццкий аванс ты уже получил, а голодный мент охотится лучше сытого, а тем более пьяного.

— А может не надо долго ждать «нашего занятого рава», — предложил я, прикинув, что оставшихся денег мне надолго не хватит. — Может, мы сами доступно объясним Эфраиму-мамзеру, что он не прав. И получим свою волчью долю от сэкономленных командировочных «нашего рава»?

— Не вкликался, — констатировала Светик. — Фонд Гольдфарбов это ж не троян моржовый. Это форматная организация. А формат их — квадрат. Ы?

В ответ на призывный требовательный взгляд я рефлекторно выпрямился. И попробовал оправдать надежды:

— Ну, схема общая есть, что ли?

— Ахха. Сценарий. «Второе счастье».

— Секонд хэнд? — уточнил я.

Светик одобрительно на меня взглянула:

— Дык. Полный и окончательный формат. Мамзер становится экс-мамзером. Плачет, танцует, поет о своем исправлении. Жертвователи фонда в зеленых соплях. Ключевое слово — зеленые. Вкликался?

— В долларах?

— Вкликался, — кивнула Светик. — Мы ж не просто рядом играть сели, ахха? Мы бизнес делаем. Зарабатываем на жисть. Брэнд драим, имидж высветляем. Ну, продвинулся, что нам надо?

— Индийский хеппи энд.

— Во.

— А если мамзер не захочет стать на путь исправления? — осторожно поинтересовался я. — Если он не захочет петь дуэтом с бывшей женой, слившись в индийском танго?

Светик молча на меня смотрела, как на пустое место.

— Какие, то есть, должностные инструкции в агентстве «Второе счастье» на этот случай? — настаивал я.

— По-любому. Фонду не нужны озлобленные мамзеры. Фонду нужна цветная, звуковая, форматная фильма. Мелодрама, а не слив компромата в редакционные корыта обломанным мамзером. Вродь фсё.

В метро я успел. Вместо того, чтобы делать пересадку, вышел на Библиотеке Ленина — захотелось пройтись по ночному Старому Арбату. Моросило. Брусчатка блестела. Звуки — голоса, вопли, стук какой-то, гудки — доносились с трудом, были как бы отраженными, словно я находился на дне ущелья. Это на Арбате-то! Какие-то фэнтазийные девушки проехали сквозь ночь на высоких лошадях, высекая искры из брусчатки и роняя опрокинутые полумесяцы подков.

Ближе к Садовому кольцу огромный ротвейлер тащил на поводке пьяного хозяина. Тот сначала пытался идти, упирался, но потом упал, и пес поволок его, как санки. Хозяин матерился, эхо металось по пустому Арбату. Но пьяное счастье мужику изменило — из-за угла навстречу ему двинулись два мента. Пес заметил их тут же и застыл посреди лужи, ослабив поводок. И с нехорошим интересом на ментов уставился. Пьяный, не поднимаясь с четверенек, приблизился к ротвейлеру и замер рядом с ним, зыря на патруль с тем же выражением, что и его собачка. В холке они оба были примерно одной высоты. Я уже с отвращением представлял последующее и думал как бы суметь не вмешаться, поскольку ну никак мне этого было нельзя, в любой форме, даже свидетелем.

Но менты оказались даже более сказочными персонажами, чем поразившие меня ночные всадницы. Они были слепыми, да еще и с шейным остеохондрозом — прошествовали по тротуару мимо парочки в луже, даже не повернув голов. Ротвейлера это оскорбило и он начал возмущенно гавкать на весь отзывающийся гулким эхом Арбат. Хозяин пожелал присоединиться матом. Но менты оказались еще и глухими. А мне почему-то стало грустно.

Спал я хорошо. Просто отлично я спал. С чувством, что на данный момент это у меня самое важное занятие. И еще бы спал и спал, если бы не горничная, нагло и долго барабанившая в дверь.

— Я сплю! — гаркнул я.

— Боренька, это я! — заорала горничная Санькиным голосом. — Отворяй, я тебе работу нашел!

Двери открыли я и еще несколько человек в коридоре. Санька, хоть вроде и ночевал на стороне, был в другом костюме. Он снисходительно осмотрел мой номер, пошарил взглядом куда сесть без последствий для светлых брюк, выудил бутылочку из чуть ли не хрустящего, как новенькая портупея, портфеля:

— Головушка бо-бо, Боренька? Полечимся, так?